Лодка наша причалила къ широкимъ ступенямъ изъ бѣлаго мрамора, высѣченнымъ въ самомъ зданіи храма, такъ что кровля его приходилась и надъ ними. Я никогда не думалъ, чтобы великая рѣка протекала въ такомъ близкомъ сосѣдствѣ съ нами. Поднявшись на послѣднюю ступень, Агмахдъ открылъ дверь, и мы очутились передъ самымъ входомъ въ Святая Святыхъ. Большой коридоръ слабо освѣщался немногими факелами, которые держали въ рукахъ безмолвно стоявшіе жрецы. Тамъ, на рѣкѣ, было свѣтло отъ звѣздъ, здѣсь-же стояла темная ночь. По знаку данному Агмахдомъ, факелы были потушены; однако, при этомъ не весь свѣтъ пропалъ: вокругъ двери святилища виднѣлось то странное сіяніе, которое когда-то нагоняло такой ужасъ на меня Теперь ужъ оно больше не пугало меня, и я зналъ, что мнѣ полагалось дѣлать при его появленіи, а поэтому и тутъ, безъ робости и колебаній, пошелъ впередъ, открылъ дверь и вошелъ въ капище.
Внутри его стояла темная богиня: глаза ея смотрѣли холодно и зловѣще; одежда на ней сверкала и искрилась. При видѣ меня она усмѣхнулась и, протянувъ руку, опустила ее на мою; рука ея была такъ холодна, что я невольно вздрогнулъ отъ этого прикосновенія. — Скажи Агмахду — сказала она, — что я иду и буду съ тобой на суднѣ, онъ пусть станетъ посреди его, рядомъ съ нами, тогда какъ остальные мои вѣрные рабы должны окружить насъ кольцомъ; и если только все будетъ сдѣлано согласно моимъ предписаніямъ, я сотворю чудо на глазахъ у жрецовъ и всего народа. А сдѣлаю я это потому, что довольна своими рабами и хочу доставить имъ богатствъ и могущества. — Когда я повторилъ до конца слова ея, изъ мрака раздался голосъ Агмахда: — Добро пожаловать, Царица! Приказанія Царицы будутъ исполнены. — И черезъ мгновеніе факелы снова запылали. Теперь я замѣтилъ, что ихъ было десять, по числу державшихъ ихъ десяти высшихъ жрецовъ, среди которыхъ находился и Каменбака; на всѣхъ нихъ, какъ и на Агмахдѣ, были бѣлыя, богато расшитыя золотомъ одежды. Лицо Каменбаки меня поразило: оно напоминало лицо изступленнаго.
Агмахдъ отворилъ дверь, и мы вышли на мраморную лѣстницу, ведшей къ священной рѣки, у подножія которой стояла теперь другая лодка. То было большихъ размѣровъ судно, на просторной палубѣ котораго кольцомъ стояли сосуды съ благовонными куреніями; внутри кольца этого былъ проведенъ малиноваго цвѣта кругъ, съ которымъ переплетались линіи какой-то непонятной мнѣ фигуры; вдоль бортовъ судна, подъ этой высоко расположенной палубой, находились гребцы, — тоже одѣтые въ бѣлое жрецы, — которые, въ ожиданіи сигнала къ отплытію, сидѣли съ опущенными глазами, молча и не шевелясь; все судно, на носу и кормѣ котораго висѣло по большому зажженному свѣтильнику, было увѣшано гирляндами цвѣтовъ, такъ густо переплетенныхъ между собою, что гирлянды эти казались толстыми канатами.
Агмахдъ взошелъ на палубу судна и занялъ мѣсто почти въ центрѣ малиноваго круга, я помѣстился рядомъ съ нимъ, а между нами, одному лишь мнѣ видное, встало грозное видѣніе, распространявшее вокругъ себя свѣтъ, подобный тому, который освѣщалъ святилище, хотя и не столь яркій. Вслѣдъ за нами вступили на судно и расположились по окружности малиноваго круга прочіе десять высшихъ жрецовъ, совершенно отрѣзавъ насъ, такимъ образомъ, отъ всѣхъ остальныхъ жрецовъ, бывшихъ на суднѣ. Когда мы стали медленно удаляться отъ мраморной лѣстницы, я увидѣлъ впереди и позади насъ множество украшенныхъ цвѣтами и фонарями лодокъ, въ которыхъ сидѣли жрецы въ бѣлыхъ одѣяніяхъ; вся эта величественная процессія въ глубокомъ молчаніи потянулась по широкой глади священной рѣки, направляясь къ городу.
Едва мы выступили изъ предѣловъ владѣній храма, какъ откуда-то поднялся и широкой волной разлился въ ночномъ воздухѣ неясный, но громкій гулъ, такой протяжный и могучій, что я вздрогнулъ отъ изумленія и неожиданности, хотя никого другого онъ не смутилъ. Мало-по-малу мои глаза привыкли къ темнотѣ и вскорѣ, при свѣтѣ звѣздъ, я увидѣлъ, что оба берега рѣки были заняты волновавшейся и двигавшейся толпой зрителей, многотысячное сборище тѣснилось къ краю воды и покрыло всѣ прилегавшіе къ рѣкѣ поля, по крайней мѣрѣ, на сколько хваталъ глазъ; и тутъ только понялъ я, что значилъ слышанный мной гулъ голосовъ, я принималъ участіе въ какомъ-то великомъ торжествѣ, о которомъ до сихъ поръ ничего не зналъ. Сначала я удивился, но вскорѣ припомнилъ, что уже раньше слышалъ о немъ, хотя и не обратилъ вниманія на это сообщеніе, весь отдавшись окружавшимъ меня удовольствіямъ. Если-бы я остался въ городѣ до начала его, очень возможно, что я присоединился-бы къ народу; а теперь я былъ отдѣленъ не только отъ него, но, какъ мнѣ казалось, и отъ всего человѣческаго. Я стоялъ безмолвно и неподвижно, какъ самъ Агмахдъ, въ то время, какъ душу мою терзало какое то невыразимое, безпредѣльное отчаяніе, и я не изнемогалъ подъ тяжестью предчувствія чего-то ужаснаго, что должно было произойти.