— Для этого-ли ты былъ рожденъ на свѣтъ, о Сенса, любимецъ боговъ? Развѣ ради этого были открыты очи твои, а чувства сдѣланы доступны высшему воспріятію? Теперь ты знаешь, что не ради этого, потому что эти ясновидящіе глаза и тонкія чувства послужили, наконецъ, и тебѣ самому, своему владыкѣ, показавъ тебѣ кому и чему ты до сихъ поръ служилъ. Что-же, ты и послѣ этого намѣренъ ей дальше служить? Теперь ты — мужчина: можешь выбирать сознательно. Или ты такъ низко палъ, что хочешь на вѣкъ остаться ея рабомъ? Въ такомъ случаѣ — иди! Я явилась сюда, чтобы очистить свое святилище, потому что не допущу дальнѣйшаго оскверненія его. Пусть оно стоитъ безгласное, и пусть люди забудутъ о томъ, что есть боги! Но я не могу допустить, чтобы искушала ихъ тьма и обманывали лживыя уста. Иди! Святилище мое онѣмѣло, и голосъ его замеръ; я замкну дверь его, и никто уже не вступитъ въ него! Я буду скрываться здѣсь, въ одиночествѣ и молчаніи, да безгласной проживу вѣка, и люди скажутъ, что я умерла. Пусть такъ! Но пройдутъ вѣка, настанутъ другія времена, сыны мои снова возстанутъ, и тьма разсѣется! Иди! Ты выбралъ! Спускайся все ниже и ниже! Ты лишился своего высокаго званія! Оставь меня! Не нарушай молчанія святыни!
Она подняла руку такимъ повелительнымъ царственнымъ жестомъ, приглашая меня оставить ее, что я не могъ ослушаться; удрученный, съ низко опущенной головой, я повернулся и медленными шагами направился къ наружной двери святилища; но ни открыть ея, ни уйти изъ капища, ни даже двинуться съ мѣста я не могъ: тоска отчаянія сжала мнѣ сердце и приковала ноги мои къ полу. Я опустился на колѣни, и изъ моей груди вырвался вопль: — Мать! Царица и мать!
Прошло нѣсколько мгновеній въ благоговѣйномъ молчаніи, въ теченіе которыхъ я все чего-то ждалъ, терзаемый душевнымъ голодомъ и отчаяніемъ.
Среди наступившей тишины воспоминанія прошлаго выступали изъ окружавшаго меня мрака и страшной вереницей проходили передо мной. Я видѣлъ себя глашатаемъ и оракуломъ того порожденія тьмы, черную душу котораго я теперь такъ хорошо зналъ; видѣлъ себя слѣпо исполнявшимъ свои гнусныя обязанности, не разбираясь въ ихъ значеніи, помышлялъ лишь о предстоявшихъ удовольствіяхъ, служившихъ для меня приманкой и наградой; видѣлъ себя добровольно отдававшимъ душу и умъ на поруганіе, мирившимся съ оцѣпенѣніемъ, въ которое ихъ сознательно повергали жрецы, какъ пьяница мирится съ похмѣльемъ; и въ этихъ воспоминаніяхъ неизмѣнно переплетались между собою постыдное дѣло и чувственныя наслажденія. И прошлое это показалось мнѣ такимъ грознымъ и живучимъ въ своей яркости, обвиненія его были такъ ужасны, что я вторично воззвалъ изъ мрака: — Мать! Спаси меня!
Въ тоже мгновеніе я почувствовалъ, какъ богиня коснулась моего лица и руки, а въ ушахъ и сердце у меня прозвучали слова: — Ты спасенъ! Будь силенъ!
И свѣтъ озарилъ мои глаза. Но я ничего не видѣлъ: потоки слезъ смывали съ нихъ послѣдніе слѣды страшныхъ картинъ, прошедшихъ передъ ними…
Глава V.
Я былъ внѣ святилища и чувствовалъ на лицѣ нѣжное прикосновеніе воздуха; открывъ глаза, я увидѣлъ надъ собой далекое небо съ ярко сіявшими въ его глубинѣ звѣздами; я лежалъ распростертый на палубѣ съ ощущеніемъ какой-то странной разбитости и усталости во всемъ тѣлѣ. Когда я проснулся, меня поразилъ стоявшій въ воздухѣ гулъ отъ криковъ и пѣсенъ тысячеголосной толпы. Что бы это значило?
Я слегка приподнялся и осмотрѣлся. Я лежалъ посреди малиноваго круга, окруженный десятью высшими жрецами. Агмахдъ стоялъ рядомъ со мной и внимательно слѣдилъ за мной глазами. Мой взглядъ остановился на немъ и я ужъ не могъ оторвать отъ него глазъ. Неужели я когда нибудь могъ бояться его, этого безжалостнаго, безсердечнаго, бездушнаго подобія человѣка? И я боялся его, этого безчеловѣчнаго созданія? Да, но теперь онъ больше не былъ мнѣ страшенъ! Я снова обвелъ глазами окружавшихъ меня кольцомъ жрецовъ, вглядываясь въ ихъ сосредоточенныя, полныя гордаго самомнѣнія лица; и я видѣлъ, какъ въ сердцѣ каждаго изъ нихъ глубоко притаилась змѣя похоти, непрерывно жалившая ихъ, видѣлъ неутолимую жажду наслажденій, терзавшую ихъ. Нѣтъ, робѣть передъ этими людьми я ужъ больше не могъ: небесный свѣтъ придалъ мнѣ мужества. Я всталъ на ноги и увидѣлъ громадное стеченіе народа, тѣснившагося на обоихъ берегахъ рѣки, подъ яснымъ звѣзднымъ небомъ. Теперь я понялъ откуда шли поразившіе мой слухъ крики: было ясно, что людей охватило безуміе; кто опьянѣлъ отъ любви, кто — отъ вина, кто — былъ въ полномъ изступленіи…