Выдох.
Может быть мне сбежать? Может быть тогда мне станет легче? Сбежать от пасмурного лета, такая задача. Сбежать в осень-фейерверк за далёкими облаками. Устал греться в здешнем лете, хочу греться в чужой осени. Греть ладонью холодный бокал. Проверять холодность воды тёплой ладонью. Смотреть на остывающее солнце. Я перелётный человек. Не могу остаться. Мне нужно увидеть то, другое. Но по пути туда придётся увидеть несовершенства людей, запертых в алюминиевый мяч, что пнула бесовская сила в минус сорок над облаками. Снова туда, где море огней. С моей взращенной пасмурной летней тоской. Я полон, мне пора выплеснуть её в чашу далёкого осеннего моря. С моей системой внутреннего обращения ненависти к людям. С моими сенсорами культурной дистанции, с аллергий на курящих и плюющих. Увидеть снова этот мяч изнутри. Ступеньку под крайним сидением, которой никто не пользуется чтобы удобнее было класть чемодан на верхнюю полку. Приклеенное зеркало, что не ловит ничей взгляд, хотя так удобно снизу посмотреть не осталось ли что-то на дне полки, не выпала ли ерунда из чемодана. Надпись брайлем на уровне моего лба, вероятно предупреждающая прозорливо шарящего по салону слепого о ступеньке или зеркальце. Детей, перелезающих через ряды спинок от одних родичей к другим, мешающие всем, кто имеет дело для внутреннего размышления. Каждый раз они вот-вот собираются упасть или застрять ногой между кресел, но вездесущая бесовская сила удерживает их. Они нужны ей чтобы через годы гадить у моей калитки. Спасательный жилет, что якобы находится под каждым, но сколько не шевели рукой под сидением, никак он не нащупывается. Перетянутая кожа на лицах пассажирок. Она даже загорает иначе. Там куда стянута она темнее, светлее, где её распрямили. Томатный сок умирающий первым. Даже если салон полон чужих диатезных детей, томатный закончится первым. А ведь это даже не сок. Это причастие всякого верующего одновременно в реактивный двигатель и в небесную твердь. И на границе этих суеверий, где пессимизм встречается с верой в чудо, люди пьют томатный сок, как кровезаменитель самоубившегося бога. Мужики с родовой травмой носящиеся по салону с грудничками, будто они родили их в очереди на посадку. Заслоняющие им электрический свет аварийных ламп натянутым платком. Подсовывающие младенца всякому под нос. Неизменно просящие стюардессу об услуге, не входящей в букварь стюардесс. Зачем они летят с ними к морю, с этими компами протоплазмы? Чтобы угробить незрелый иммунитет и раздражать всех встреченных? Я перелётный человек. Я не могу без этого. Плачу мзду наблюдений за странными пузатыми людьми. Это мой входной билет. До посадки и после высадки наши пути мало пересекаются. Однако внутри мяча мы все рагу на огне. Годы тренировок позволяют мне переносить людей часами. Три-четыре часа с наушниками могут быть приемлемыми. Ближе моё холодное море не подошло. Нужно взлетать и ждать несколько часов пока земля провернётся под тушкой самолёта и не подставит под него новую полосу. Тонкую вену серого камня для подставок-ножек. Мы сядем и разойдёмся по своим маршрутам. Кто-то пойдёт под тонкие лепестки светодиодов огромной люстры, что свисает на прозрачных проводах. С высоты холла, им будут махать кружащиеся люстры-вентиляторы. А я, я пойду в любую другую сторону, где людей нет. Именно этих, летевших отдыхать от забот. И тех, кто их встречал. И каких-то между-этих-и-тех. У меня непереносимость людей. Я вписал это на странице своего паспорта и нанёс словно боевую раскраску на своё лицо. Но они не видят, они не читают. Читая бумажонку с обязательно снятой обложкой им не попадается, никак не попадётся та страница, где штамп «непереносимость людей!». И никто, встретив штамп не опускает глаза к наклеенной на столе ламинированной инструкции. В таком-то случае не разговаривать, не препятствовать, не преграждать, отдать паспорт и забыть. Надпись на моём лице они читают как грусть, как депрессию, как ненависть, злость, угрюмость, усталость — всё неверно. Это боевая раскраска непереносимости. Увидел — отойди. Не говори. Не спрашивай. Иначе, иначе, случится как в тот раз или озноб. Опять чёртов озноб словно я человечек, встретивший капельку с вирусами из кондиционера. Не-пе-ре-но-си-мость! Так было, всё это уже попробовано, протестировано и отвергнуто. Алюминиевый огурец с багажом на 23 кг не помогает. Лететь к морю бесполезно. После офиса в клетчатой рубашке мне придётся сделать это. Как же долго я искал рецепт и обнаружил его как в хорошем боевике, лишь на пике обострения, когда стал покрываться маленькими чёрными пятнами по бокам, когда стал слышать те звуки, когда… Впрочем, это никому не интересно. Главное, что я знаю, что сейчас нужно делать. Прощайте пляжи и холодные бокалы, я выхожу на Комсомольской сквозь омерзительную толпу холодных людей-дождевых червей, которых смыло сюда из ливнёвки, обув по пути в уги и накинув сезонные пуховики.