Непрерывно шел дождь, причем на ветру струи летели горизонтально. Зонтик стал вещью с карикатуры. Библиотеки стали раздавать пластиковые пакеты с надписью «МОКРАЯ КНИГА – НЕ МЕРТВАЯ КНИГА». Считалось, что эти пакеты убедят тебя не выбрасывать промокшие книжки.
Во всем Париже лишь один наборщик умел расшифровать правки Бальзака на гранках.
Я написала работу о турецком суффиксе – miş. Из книги по сравнительной лингвистике я узнала, что образуемое им глагольное время называется «неочевидным», или «субъективным», и что подобные структуры существуют еще в эстонском и тибетском языках. Турецкое неочевидное время, – прочла я, – используется в различных формах, связанных с устной передачей текста или слухов: в сказках, в эпосе, в анекдотах – и в сплетнях. Я про себя подтвердила, что так оно и есть, но никогда сознательно не группировала эти формы в одну категорию и не пыталась выделить их общие черты. Выделить эти общие черты – дело весьма нелегкое, несмотря на то, что следовать самому правилу довольно несложно.
Одна из самых распространенных ситуаций, где употребляется турецкое неочевидное время, – говорилось в книге, – это общение с детьми. И это тоже я хорошо помню: «Что, по-твоему, случилось с куклой?» Неочевидное время позволяет говорящему исходить из того, что ребенок живет среди чудес и неведения, в состоянии, где каждая частица знания – это, в сущности, слухи.
Кое-что в – miş мне нравилось: в нем заложена своего рода встроенная неразбериха, он автоматически подразумевает забавное. Но в то же время он – проклятие, ты обречен осознавать, что всё, сказанное тобой, потенциально посягает на чужой опыт, что в твою субъективность вставлена бомба-ловушка и из-за нее твоя правда будет противоречить правде других. Этот суффикс компрометирует и трансформирует всё, что бы ты ни сказал. Какое глагольное время ни используй, он его изменит. И от этого никуда не деться. В жизни невозможно излагать исключительно факты о своих прямых наблюдениях – хоть по-турецки, хоть на любом другом языке. Ты вынужден прибегать к – miş уже в силу своей человеческой природы, в силу того, что ты существуешь во взаимосвязи с другими людьми.
На День благодарения я ездила к отцу в Нью-Орлеан. Наши отношения теперь стали проще и мягче, чем в прошлые годы. Отчасти я объясняла это тем, что приехала из Бостона, а не из дома матери.
Моя мачеха – тоже турчанка, но чрезвычайно легко приспосабливающаяся к любой среде, – приготовила индутрицу. Мой пятилетний единокровный брат еще не отошел от Хэллоуина. Ни о чем другом говорить он не мог.
– А что если когда тебе скажут «сласти или страсти», ты выберешь страсти, а весь твой дом превратится в воздушный шар и улетит? – спросил он. Мы все задумались.
– Ну что ж, – в итоге сказал отец. – Тогда, полагаю, тебе придется пополнить ряды бездомных.
Когда я вернулась в Бостон, шел снег. У меня не было ни шапки, ни перчаток. Прошлой зимой я носила перчатки. Куда они делись – неведомо. Но помню, что позапрошлой зимой я носила другие.
На вокзале люди пили кофе и читали газеты. Мне было радостно видеть, что жизнь течет – настоящая жизнь, когда люди работают, не спят, хотят закончить свои дела, ведь именно в этом – смысл кофе. У Пастернака есть стих с похожим настроением: «Не спи, не спи, художник». По-русски он звучит лучше, чем английский перевод «Don’t sleep, don’t sleep artist», поскольку в русском «художник» – три слога, это амфибрахий, как в слове «спагетти» или «аппендикс». «Don’t sleep, don’t sleep, горилла», – звучало в голове, пока я спускалась на эскалаторе в метро.
В это мое возвращение в Бостон город с его специфической атмосферой меня как-то особенно взволновал. По дороге в Кембридж я мысленно переставляла и компоновала названия станций.
Элиот, Холиок, Копли-Сквер,
Симфони, Уоллэстон, Хусак-Пир,
Марблхед, Мэверик, Фенуэй-Парк,
Хэймаркет, Маттапан, Кодмэн-Ярд,
Уандерленд, Провиденс, Бикон-Хилл,
Уотертаун, Резева, Мистик-Молл.
Площадь Гарвард-сквер выглядела по-новому и в то же время знакомо. Мне пришла мысль, что по этой площади сразу видно: конфигурация ее домов и прилегающих улиц кажется хорошо известной и исполненной особого смысла не только мне, но и множеству других людей.