— Ну что, как твои делааа?
Да, удивительный вопрос. Что можно на него ответить? Если их послать подальше, то в их глазах я стану почти преступником, ну как будто стянул клубнику в магазине… меня бросили, я едва жив, держусь из последних сил. Какое присутствие духа!
— Ну что, как твои делааа?
— Дела? Как сажа бела.
Тетка вскочила. Тетка считает, что я забавный. Только этого не хватало, быть смешным. В конце концов я мог бы ей сказать что угодно («нет нет, как только вы уйдете, я вскрою себе вены, вырезав на руке свастику»), чтобы тетка сочла меня забавным. Я ребенок, а если у ребенка депрессия, значит, он просто хочет привлечь к себе внимание. Он весь в этом, не может не придуриваться. И моя тетка продолжает ломать комедию. Тянет свою дочь за рукав и восклицает, брызгая слюной:
— Ты узнаешь свою кузину? А? Не помнишь, как вы играли в доктора?
Я смотрю на нее, и все проясняется. Если сексуальное воспитание я получал в такой компании, то ничего удивительного, что в тридцать я оказался в родительском доме.
— Ну, что нужно сказать кузине, которую ты не видел уже десять лет? Ну?
Если она еще раз ущипнет меня за щеку, я прекращу всякое сотрудничество.
— Ну, что ей нужно сказать?
— Ну ты и растолстела!!! Ужас!
Я ребенок, говорю что приходит в голову. Слезы бесконтрольно текут по ее лицу, во всех направлениях, слезы образца мая 68 го. И она исчезает. Это правда, она стала необъятной, я же ее помнил, когда она была кожа да кости. Наверное, это расцвет, от счастья толстеют. Но я не вредный. Меня не волнует, что она толстая; если бы у меня хватило сил подняться, я бы пошел ее успокоить, посоветовал бы уйти от родителей, уйти от мамаши, это подействует лучше любой диеты. Ее мать застыла, от удивления она превратилась в знак многоточия… Но потом обрела дар речи, ее так просто не заткнешь, повернулась к мужу, моему дяде, чтобы он прочел укор в ее взгляде. Л глаза ее говорили следующее: «И вот так ты реагируешь? Он оскорбляет твою дочь, а ты молчишь как истукан. Браво, настоящий мужчина! Господи, как я могла так низко пасть и выйти замуж за такое ничтожество?!»
Тот робко:
— Но у него депрессия… Он сам не знает, что говорит!
— Это не оправдание, чтобы оскорблять светоч моих очей!
— …Это не оскорбление (боже, какая храбрость!)… наша дочь действительно полная…
— О, какой позор! Ты сам то соображаешь, что говоришь, или нет?
(Дядя искоса поглядывает на меня, я знаком показываю, чтобы он продолжал… Значит, он в полном порядке, если попытается что то сделать…)
— …А ты бы могла перестать говорить ему гадости!
Тут тетка уходит в слезах. Точно как ее дочь. Дядя подходит и просто благодарит меня.
У меня создалось впечатление, что головы моих родителей, что сами мои родители, их дом, весь квартал настолько пусты, что любой мелочи достаточно, чтобы привести их в возбуждение. Энергия, потраченная на пересказ этих незамысловатых историй, была лишним доказательством того, что вырос я в теплице, где был дефицит кислорода. У всех этих людей не было своей жизни, поэтому они довольствовались крупицами моей. Я появился из этого прекрасного небытия! Я мог бы этим гордиться, но теперь, когда незнакомые щупали меня за коленку, высовывая при этом язык, я начал в этом сильно сомневаться. Я скорее был подопытным кроликом, которого без подготовки, почти ради смеха выпустили из клетки, и теперь он вернулся пятнадцать лет спустя с разбитой вдребезги личной жизнью. Подумать только, и я в это поверил. Подумать только, я выиграл на скачках. Подумать только, я встретил Терезу. Почти все объяснялось. Человек скован собственным происхождением. Но то, в чем меня обвиняла Тереза, вообще не имело места, и не нужно было далеко ходить, чтобы понять, откуда ветер дует.
Я оттолкнул ощупывавшего меня визитера. Я поднялся, чтобы уйти. Мать хотела удержать меня:
— Ты что? Сейчас не время.
— Не время чего?
— Не время уходить… скоро ужин…