«Заказать что-нибудь еще? Что вы хотите?» — интересуется мой джентльмен, имея в виду морские холодные закуски. «Спасибо, да, еще чего-нибудь закажите… или нет, как хотите…» — отвечаю я ему, подавляя волны ненависти к себе и идиотизму ситуации. Мне хочется сказать ему всю правду, которую, впрочем, говорить нельзя, так как это бесчеловечно. Но я продолжаю низким грудным голосом, чувствуя, что так играют в фильмах женщин «вамп». Именно этого, кажется, он от меня и ждет. «Если быть откровенной, — начинаю я витиеватую мысль, — то у меня нет аппетита. Я и идти-то не хотела, но вы настаивали. А ведь я предупреждала, что у меня есть личные проблемы…» Мужичок придает своему лицу выражение искреннего сочувствия и предлагает свои услуги. «В чем дело? Чем вас развеселить?» — спрашивает он по-отечески. Тут бес подстегивает меня, и я хочу сказать ему что-то обидное: «У вас не получится меня развеселить, да и какая разница, что со мной… Вы ведь все равно не сможете мне помочь…» — «Говорите, не стесняйтесь», — подхватывает он, не чувствуя подвоха. «Вы звали меня сюда, вот я пришла, доставила вам удовольствие… — ледяным тоном цежу я каждое слово, желая вонзить жало поглубже. — Вам нужна была я, а хотите знать правду, что нужно мне? Мне нужны деньги!» Закончив наконец бесконечную фразу, я замираю — от собственной дерзости перехватывает дух. Я вижу, как мой мужественный мужчина борется со страхом быть обманутым и боязнью показать это мне. Наконец решается. «Деньги — да это не проблема, сколько вам нужно?» — отзывается он наконец. Вот досада, я не продумала ситуацию так далеко и не подготовилась к ответу. Перебрав в голове возможные суммы, я решаюсь и аккуратно произношу: «Две тысячи!» Мой «миллионер» облегченно вздыхает и с видом победителя заявляет: «Всего-то? Я дам вам эти деньги, и можете даже не возвращать их!» После его слов я испытываю внезапное просветление: где-то внутри грудной клетки заиграли и забегали солнечные зайчики. Мне становится весело на сердце и в то же время немного обидно, что не назвала большую сумму. Я смотрю на него иронично: неужели говорит правду, денег-то небось жалко? Он как будто читает мои мысли: «Сейчас после ужина зайдем ко мне в отель, здесь неподалеку, и я выпишу вам чек».
Теперь мою душу переполняет какой-то ребяческий восторг, и я понимаю, что причина этого восторга — вот этот тип, поглощающий креветки: он воплощает в жизнь мои желания в самом что ни на есть материальном смысле. Мне даже начинает казаться, что в его облике появилось что-то от Кларка Гейбла… По дороге в его отель я стараюсь оживленно болтать, считая, что этого требуют приличия. Оказавшись в номере, он вынимает свою чековую книжку и, подписав чек, вручает его мне. Я быстренько прячу его в сумку, чтобы он не исчез по какой-нибудь случайности. И замираю в замешательстве: что делать дальше? Нельзя же просто взять и сбежать? Свести всю ситуацию к такой банальщине — плохой вкус, надо поставить в конце какой-то вензель. Созданный мной образ тоже требует более романтического завершения… «Родной! Добрый!» — думаю я о мужчине, стоящем напротив меня, — он выглядит сейчас, как будто его обидели. Мне хочется его чем-то отблагодарить, снизойдя с пьедестала, как это сделали бы Грета или Марлен, добавив в придачу каплю моего собственного сострадания… «Чем вас отблагодарить? Хотите, я обниму вас и поцелую?» — говорю, желая сделать ему приятное, при этом не до конца выходя из образа расшалившейся дивы. Он смотрит на меня с грустью и легкой мужской злостью, затем отрицательно качает головой. Но я разыгралась не на шутку — отчаянный азарт гонит меня довести ситуацию до ее логического завершения. «Нет, ну почему же, давайте я вас обниму, неужели вы этого не хотите?» Он снова качает головой, но потом соглашается: «Если вы так чувствуете, то пожалуйста! Но не через силу…» Я заверяю его, что мне ужасно хочется обнять родного человека — в знак благодарности… да и вообще: одиноко! Мы усаживаемся с ним на тахту, и я принимаюсь гладить его по лысеющей голове и крепко обнимать, словно он мой дядя или кто-то из родственников. Склоняю голову ему на грудь, словно ища защиты. Мне грустно, ему тоже. Почему человека надо обнимать только при таких немыслимых обстоятельствах? Неизвестно… Н-да-а… вот если бы мы с ним встретились, скажем, в группе психологической помощи людям с заблокированными эмоциями, то обнимались бы так каждый день… и не только друг с другом, а с огромным количеством себе подобных. От скольких нелепостей мы были бы тогда избавлены! А тут вон что городить приходится, бедолаги мы все какие-то — эмигранты. «Хотите я сниму кофту?» — спрашиваю я и начинаю расстёгивать тонкую блузку. При этих словах в моём воображении встаёт образ Марлен, Софии, Вивьен и то, что о них говорил мне когда-то Тимур. «Прекратите немедленно!» — резко останавливает меня мой собеседник. Мне начинает казаться, что этот человек намного умнее, чем я предполагала. И он видит, чего мне на самом деле стоит разыгрываемый мной образ. «Ну все, пошли? — говорю я ему по-дружески. — А то спать захочется!» — «Никому не рассказывайте никогда про эту сцену, вы поняли, Лена?» — говорит он напоследок. Я заговорщически киваю головой в знак согласия. Мы выходим из номера, и он берется проводить меня до моей квартиры. У дверей белоснежного домика мы прощаемся, и он исчезает, унося в темноту ночи свои воспаленные мысли.