На следующий день приятель-литератор, подвозя меня в редакцию, нарушает долгое молчание: «Ленка, ты в своих экспериментах заходишь слишком далеко. Будь осторожна, это опасно!» Я молчу. «В следующий раз не будете звать меня есть креветки, когда у меня душевная травма!» — отвечаю я всем мужчинам сразу… куда-то «в воздух». Мой друг чувствует весь мой надрыв и, кажется, со всем соглашается. А я с чувством благодарности к соплеменнику-инженеру сжимаю в кармане чек на две тысячи, которые вскоре истрачу на поездку в Париж.
Глава 72. Шофер и повар…
Как я уже упомянула, со мной вместе на Родео-драйв работал парень из Ленинграда. Не считая одного из хозяев галереи, мы с этим парнем были единственными русскими. Это объединило нас в первое время моего пребывания в Лос-Анджелесе, и я даже делила с ним квартиру — я снимала одну комнату, он другую. (Условно буду называть его Кузей — производное от фамилии.) Так вот, Кузя был видным молодым человеком лет двадцати семи, с обаятельной улыбкой, кудрявым чубом, свисающим над голубыми, чуть раскосыми глазами, курносым носом и здоровым цветом лица — одним словом, из тех, на кого обращают внимание женщины. Впрочем, в нем было много такого, чему могли позавидовать все мужчины — Кузе везло и с деньгами, и со связями. Он начал продавать картины с такой же легкостью, с какой, наверное, в Москве продаются помидоры. На вернисажах он непринужденно шутил с миллионерами, записывал в телефонную книжечку номера голливудских звезд и спустя сутки уже рассказывал о том, как проводил ночи напролет у них на вилле или кутил с ними в престижных ночных клубах. Он был разговорчив и весел, умел импровизировать на обоих языках и обладал определенной раскрепощенностью и напористостью, которые способствовали не только продаже картин, но любому начинанию в Америке, стране бизнеса и успеха. Плодом его ночных похождений стало знакомство с самим Арнольдом, то бишь Шварценеггером, и предложение последнего написать сценарий для Голливуда по Кузиным рассказам о его российских приключениях. А «приключения», судя по всему, были недюжинные… Когда он засучивал рукава рубашки, делая это небрежно и без специального умысла, на его левой руке, от локтя к кисти, был виден замысловатый узор: штук двадцать зарубцевавшихся шрамов. «Сидел за глупость, антиквариат, фарца!» — глядя вдруг исподлобья, бросал Кузя и продолжал какое-нибудь дело, призванное укрепить его тело, ум или кошелек.
Дома он качался, смотрел телевизор и рассуждал о жизни в Америке, зубрил незнакомые английские слова и читал Набокова. «Какой писатель! — восторгался он, и на лице его при этом играла мечтательная улыбка. — Слова такие… нежные, правда?» Как-то раз он подвозил меня до дома на своем «мерсе» и, глядя на тонкий месяц в высоком калифорнийском небе, на аллею из пальм и кипарисов, вдруг расчувствовался и принялся рассуждать. «Я или стану крутым миллионером и все здесь куплю… или буддистским монахом!» — сказал он мне доверительно. Я удивилась такому разбросу фантазии, особенно образу монаха. Он почувствовал мою иронию и сказал, что в его желании нет ничего странного, потому что и то и другое — стороны одной медали, он сознает, что деньги могут разочаровать и все это пустое, а движет им азарт игрока, он хочет или завоевать этот мир, или отказаться от его ценностей. Он даже успел порассуждать о том, что продавать произведения искусства безнравственно, и всякий раз, когда он получает деньги за Пикассо и Шемякина, его сердце сжимается и на душе кошки скребут. Я дивилась этому феномену, в очередной раз наблюдая, как он снимает со стены тот или иной «шедевр», раскланивается с респектабельным покупателем, а выходя из галереи, попадает прямо в руки двум-трем долговязым моделям, погружает их в машину и уносится в ночь, чтобы на следующее утро, отжимаясь на полу, рассуждать о завоевании этого вражеского мира. Однажды он попросил у меня десять долларов в долг. Я сказала, что не могу ему ничего дать. К моему удивлению, его это только подзадорило, и он начал торговаться. Сначала он снизил сумму до семи долларов, но когда я отрицательно махнула головой, то словно на аукционе стал называть по нисходящей: пять, четыре, три… И в конце концов, дойдя до финала, спросил: «Ну хоть доллар-то у тебя есть?» Это был пример того, как мой коллега и брат по славянской крови с жадностью и нацеленностью настоящего борца вырабатывает тактику успеха.