Картина была режиссерским и сценарным дебютом Марка Левинсона. Все съемки длились три недели. Много приходилось снимать по ночам. С тех пор я не могу бодрствовать ночь напролет и ложиться на рассвете, когда все собираются на работу. Во мне сразу что-то смещается и начинает грустить. Я вообще подозреваю, что мусульмане правы, когда не едят по вечерам и встают с рассветом. Думаю, природой нам так и предназначено. На этой работе я очень многое поняла про кино и про творчество вообще. И произошло это потому, что работала я не с кондовыми профессионалами, а с начинающими — от художника до режиссера. Самыми профессиональными были мы с Олегом Видовым да еще одна русская актриса по имени Галя — мама знаменитой теперь в Голливуде актрисы Милы Йовович. Олег Видов, с которым я встретилась впервые, меня уморил! Он почему-то не мог быстро запомнить текст и прикреплял себе на ботинок бумажку со словами. Сидим мы в одной сцене друг напротив друга и ведем диалог, любовный и драматический, у меня уже давно вся трагедия на лице, и везде, и глаза намокли, а он как раз голову чуть опустил и на ботинок посматривает! А смеяться мне нельзя — крупный план… Самое смешное, однако, заключалось в другом. Олег такой мастер, что все верно рассчитал и на пленке со своим «сухим» глазом смотрелся вполне переживательно и как всегда — красиво. Человек он интересный, с особенной мужицкой правдой и философским спокойствием. Рядом с ним все всегда ясно, и это здорово. Так вот, на картине «У времени в плену» я поняла: творчество нельзя загонять в рамки академизма и мертвого профессионализма, потому что тогда оно теряет свой первоначальный смысл. Ведь все начинается с шутки, с пробы, с эксперимента! А уж получится ли шедевр — этого не может знать человек, начинающий свою работу. Но если у начинающего есть порыв, то у «профессионала» его зачастую нет уже давно. Я, конечно, ничего не имею против профессионализма и не выступаю за самодеятельность. Я говорю о соединении мастерства с экспериментом — в идеальном варианте. Не с эксперимента ли все начинали? Чехов — врач, стал писать, как и Булгаков и Горин, архитектор Вознесенский — сочинять стихи, актер Орсон Уэллс стал снимать, а Станиславский-актер — режиссировать в театре. Мастерством надо овладеть. Но дерзости и желанию экспериментировать, то есть начинать что-то новое, свое, научить невозможно. Может, оттого работы «стариков» в конце концов уступают начинающим, не потому, что они заблуждаются, а просто — надоели? «Пусть как-то по-другому про то же самое рассказывают!» Я впервые на картине смогла увидеть все ошибки непрофессионального режиссера — и монтаж, и сценарий… и задача. На «Мосфильме» я была лишена такой возможности, все работали «как надо» и «белые нитки» до конечной копии фильма не доходили: кто-нибудь умный их отрезал и замазывал. А здесь все было на виду — и на экране, и на площадке. Надо учитывать и фактор совместного творчества — этого нету корифеев, они оторваны от исполнителей, тем более от группы. Почему-то всегда складывается впечатление, что знают, «как надо», только они — режиссеры, поэтому отдают распоряжения всем остальным, которые только помогают, по незнанию чего-то главного.
Картина оказалась средняя, это правда. Но меня окружали люди, испытывавшие неподдельное удивление и любопытство к тому, что они делают и априори одаренные. Я снова увидела, что процесс съемки на самом деле — живая магия и творить ее надо без пиетета, но с восхищением. Это также дало мне силы поверить, что если очень хочешь — делай, авось получится. В самом возникающем желании уже заключен намек свыше: а почему ты этого так сильно хочешь? Ведь, например, не всем же хочется писать о себе книгу, один парень так мне и сказал: про себя рассказывать — упаси Бог!
В один из выходных дней я съездила в лагерь к эзотерикам. Огромная у них территория. Многие здесь живут и работают на виноградниках. Есть и свой музей с древнейшими культурными реликвиями и редчайшая библиотека с ценными фолиантами и рукописями, и сады с цветниками и памятники архитектуры. Никто не курит, но пьют, естественно, хорошее вино, гуляют по дорожкам и играют в бильярд. По вечерам они встречаются в просторном зале для своих бесед. Здесь представлены все расы, все возраста, все социальные слои и профессии — есть даже русские первой волны эмиграции, они-то в особом почете, так как стояли у истоков гурджиево-успенского движения. Про эзотериков можно рассказывать много и серьезно, а также шутливо или с иронией. Впрочем, рассказывать особенно про них нельзя — так гласит неписаное правило. Смысл в том, чтобы быть сними или нет. Так что ограничусь малым. Когда я попала на собрание в большую залу тем вечером, ведущий попросил всех новичков представиться, сказать откуда они родом, из какой страны. Таких, как я, оказалось несколько человек. Когда подошла моя очередь, я встала и произнесла по-английски: «Меня зовут Елена, я из России!» Раздался шквал аплодисментов. Это было очень эмоционально. Я представляла российскую постсоветскую школу. Оказывается, к ним никто еще не попадал из бывшего Союза. Так что мне неожиданно выпала странная миссия. Теперь, правда, там уже многие побывали, тот же Вовка Ежов.