— Может, не сегодня, может, и не завтра, но я раздавлю вас, как червя.
Полковник, ухмыляясь, оглядел солдат:
— Из-за какой-то югославской шлюхи! Из-за того, что он спит с югославской потаскухой!
В тот же момент Хорст бросился на него, но полковник только этого и ждал.
— Вот тебе, свинья! — крикнул он и выстрелил Хорсту в ногу.
Питер Огайо — это был псевдоним, на самом деле его звали Рудольф Кратцер бросил два листа на письменный стол и откинулся на спинку стула. «Дерьмо», — громко сказал он самому себе. В который раз он уже переписывал эту сцену? И она все время ему не удавалась. «Молодые сливовые деревца под сильным ветром Адриатики» — это же кошмар! А до этого места роман получался, как он считал, вполне приличным. Приезд в Сербию, первые бои, встреча у колодца с Оксаной, тайные свидания, начинающийся внутренний конфликт, первый протест против служебных предписаний, первый раз с Оксаной, сразу же после этого он разорвал фотографию Гитлера — собственно, все здорово, но потом вдруг опять появился он: «Черный полковник в долине смерти».
В 1954 году Рудольф Кратцер разослал свой первый роман «Черный полковник не сдается» в разные издательства. Одно ответило, ему посоветовали попробовать обратиться к издателю ежемесячных журналов, что продаются в газетных киосках. После некоторого сомнения и ропота на судьбу — ведь он считал свой роман, написанный с элементами вестерна, великой и актуальной метафорой жажды человека жить, то есть книгой для серьезных издательств, — он в конце концов преодолел себя и отправил рукопись в издательство «Гизелле». Через неделю его пригласили на беседу в здание издательства на Инсбрукер-плац. В результате встречи главный редактор убедил его взять псевдоним и подписать договор, обязывающий его сдавать каждый месяц по одному роману из «полковничьей» серии. И чтоб было как можно больше захватывающего действия и как можно меньше метафор. После двух лет работы и неожиданно громкого успеха «полковничьей» серии Кратцер потребовал заключить новый договор. Он получил больше денег, больше свободы в построении сюжета, больше времени и возможность начать вторую серию. Впоследствии она стала знаменитой серией романов о Снеке из Алабамы. Так проходили годы. Постоянный успех, хороший, регулярный доход, однажды — обсуждение его творчества в серьезной газете, статья называлась «Настоящие мужчины в киоске за семьдесят пять пфеннигов»; собственная квартира в Шарлоттенбурге, две женитьбы, один развод, двое детей, три излюбленных ресторана, отдых на Боденском озере; две поездки в США, членство в американском клубе «Кантри», магистерская работа одного германиста о западногерманской бульварной литературе на примере романов Питера Огайо, смерть второй жены, две любовницы, в двадцать пятый раз избрание читателями издательства «Гизелле» автором месяца за роман «Черный полковник в долине смерти», два инфаркта, импотенция. Правда, врачи говорили, что у него еще много лет впереди, но ему уже семьдесят восемь, и он еще не в маразме. Дело идет к концу, что бы врачи ни говорили. Значит, он должен наконец-то написать историю, которая не дает ему покоя почти шестьдесят лет. Потому что с Оксаной, так ему казалось, он мог быть счастлив. Кроме того, это его последний шанс сделать из Питера Огайо имя, признаваемое в литературном мире.
Огайо встал из-за письменного стола и, немного прихрамывая, пошел по коридору мимо четырех комнат в кухню, чтобы сделать себе чай. С каждым днем квартира казалась ему все тише и пустыннее. На самом деле в ней было полно мебели, частично оставшейся еще от деда, да к тому же огромная коллекция плакатов поп-арта. Картины Уорхола и Лихтенштейна в дорогих рамах стояли на полу, прислоненные к книжным полкам и стенам. Это он однажды подсмотрел в документальном фильме о Пикассо: повсюду в доме картины, но ни одна не висит. Где-то в семидесятые он начал собирать плакаты. Тогда Огайо одно время надеялся, что с вновь возникшим интересом некоторых издательств и газет к американской детективной и так называемой бульварной литературе ему, наконец, тоже удастся занять место среди полновесных писателей. А так как читатели этого сорта литературы были в основном молоды и современны, он начал, хотя ему было уже за пятьдесят, еще раз сочинять себе новый стиль жизни. Вместо радиопередач, все равно каких, пива и наивных пейзажей Боденского озера вдруг — французский шансон, джаз, белое вино и поп-арт. Целое лето он ходил на публичные выступления молодых, длинноволосых авторов, посещал выставки в промозглых подвалах, где пили пиво из бутылок и слушали нью-йоркские группы, а вечера проводил в шарлоттенбургских пивнушках, куда ходили студенты и художники. Три дня у него был романчик с одной студенткой, изучавшей американистику, пока он не дал ей какую-то свою книгу. Она прочла ее до половины, заявила, что его индейцы — расистский штамп, и выставила Огайо за дверь. Да и вообще знакомства того лета никогда не длились больше трех дней. То дискуссия за стойкой до восьми утра о сравнимых повествовательных структурах в романах и кинофильмах; то вечер на озере с группой обкурившихся гашишем студентов Академии искусств, которые каждые полчаса посылали его в киоск купить шоколадных батончиков и соленых палочек; а однажды — приглашение на просмотр порнофильма, причем вначале он, кажется, единственный испытывал стыд, а в конце — тоже, кажется, единственный — желание. Во всяком случае, после просмотра все пили чай и говорили о разнице между сексом и эротикой. Чего только не делал Огайо — он был любопытным, заинтересованным, серьезным, ироничным; он напивался или оставался трезвым, хвастал, произносил речи, слушал, катал всех берлинскими ночами на своем «кадиллаке», заказывал на всех выпивку, покупал картины молодых художников (а его жена немедленно относила их в подвал), хвалил стихи (он понял только, что они, очевидно, не должны быть рифмованными); он смотрел фильмы, в которых молодые люди сидели на диванах, выглядывали в окна и завтракали почти голыми; запоминал все новые музыкальные группы, чьи пластинки он покупал и тихонько прослушивал днем, чтобы вечером принять участие в разговоре, — в конце лета он остался все тем же смешным стариком в ковбойских сапогах и джинсовом костюме, что пишет какую-то чушь про Дикий Запад.