Nostalgie de la boue
На фоне оживления интереса к идишу возникла романтика штетла – местечка, в основном еврейского городка с рынком в Польше или России. На всех континентах молодые евреи в поисках этнической памяти старательно исследуют свои семейные корни и ищут сведения о местах, которые с облегчением покидали их прадеды и прапрапрадеды. Пожилых родственников преследуют расспросами о том, откуда эмигрировали их семьи, – и очень часто получают в ответ что-то вроде: «Это где-то под Минском (или под Вильно, или под Киевом, или под Краковом), не знаю, как называется». Профессор еврейской истории в Стэнфордском университете Стивен Зипперштейн рассказал типичную историю, которая приводится в газете «Стэнфорд ньюс» (22 мая 1996 года):
Когда дети или внуки спрашивали их об их родном штетле, старшие родственники отвечали, что Лохишн – деревня, где они родились, находилась не в России, а в Польше. Они говорили также, что деревня была уничтожена после отъезда их деда в 1919 или в 1920 году. «Вообразите мое удивление, – пишет в своей статье профессор Зипперштейн, – когда я взглянул на карту Белоруссии и увидел Лохишн недалеко от главного шоссе – маленький, трудно различимый на карте пункт, но вовсе не уничтоженный»[8].
Тысячи веб-сайтов посвящены исследованию и сохранению памяти об исчезнувших общинах. В поисках своего еврейского наследия туристы толпами ходят по площадям местечек Белоруссии, Литвы, Польши, России и Украины, расспрашивая всех, кому больше шестидесяти лет, помнят ли они его предков. Подобно тому как лишь немногие успешные профессионалы из среднего класса могут устоять перед искушением заиметь хотя бы призрачные корни из рабочего класса, лишь немногие евреи готовы признаться, что их предки относились к числу подавляющего большинства, жившего в больших городах в эпоху империй, и не имели никакого отношения к местечку-штетлу. Более того, они были бы оскорблены, если бы их заподозрили в связи с бедными деревнями, деревянными синагогами, покосившими домишками и грязными дорогами. Nostalgie de la boue – называют это французы, тоска по грязи.
Передо мной лежит прелестное изделие Дэвида Группера и Дэвида Г. Клейна «Бумажный штетл: подробная модель восточноевропейского еврейского местечка» со страницами из картона для вырезания и сборки. Здесь можно найти все, что приходит на ум при слове штетл: синагога под соломенной крышей с закругленными сверху окнами, внутри нее виден Ковчег, в котором хранится с трудолюбием, каллиграфически написанный свиток Торы, над Ковчегом висит написанное древнееврейскими буквами наставление из Талмуда: «Знайте, перед Кем вы стоите»; у задней стены вход в хедер – еврейскую школу для детей. Все это нарисовано в красивом ксилографическом стиле. Рядом частный дом с соломенной крышей и деревянными рамами: фанерные стены с клапанами для склеивания, на стенах – окна со ставнями и дверь в сарай, к стене прислонены топор и двуручная пила. Поблизости – крохотная рыночная площадь с лавками, торгующими кошерной едой, колодец, несколько кур с цыплятами, коза и корова на привязи.
Персонажи, населяющие штетл, вполне ожидаемы. В синагоге у кафедры стоит бородатый строго нахмуренный ребе, его молитвенная шаль (талес) накинута на голову, палец обвинительно указывает на какое-то место в толстом томе. На возвышении, которое называется бима, стоит чтец, декламирующий по свитку текст Торы, следя за ним при помощи яда – серебряной указки в форме указующей руки. Ученый человек в толстых очках сидит на стуле с Талмудом на коленях. Три человека в талесах сидят на деревянной скамейке, изображая общину. У сидящего в центре голова склонена, возможно, он уснул. Снаружи на рыночной площади ожидает извозчик с лошадью, единственный безбородый человек на все местечко. Может быть, это означает, что он нееврей. Другой человек толкает тачку, рядом – водонос с двумя большими ведрами, свисающими с огромного коромысла на плечах.
Вот оркестр клезмеров – скрипка, кларнет и аккордеон (изображены в неправильном порядке) – играет для молодых, стоящих под балдахином: жених улыбается про себя с самодовольным видом, невеста глядит на нас с сомнением, как бы не уверенная в своем решении. Есть даже Гимпель-дурачок (кажется, в каждом штетле был собственный сумасшедший): на лице застыла удивленная мина, на голове нечто, напоминающее феску, одна нога в сапоге поперек бедра другой ноги, своей кособокой позой он одновременно напоминает пляшущего казака и йога. Аннотация на задней стороне обложки описывает, как мы должны представлять себе атмосферу штетла:
8
См. также: Zipperstein S.J. Imagining Russian Jewry: Memory, History, Identity. Seattle: Univ. of Washington Press, 1999.