— Добрый день.
— Добрый. Вы принесли?
Нервничая, сотрудник резидентуры передал пакет. Там были сфальсифицированные документы.
— Здесь все как договорились?
— Да.
— Хорошо. Мы с вами свяжемся…
— И еще…
— Да.
— В посольстве появился человек. По вашу душу прибыл…
…
— Точнее, по душу Холодовского.
Контактер снова присел на скамейку
— Опишите его.
— Лет пятьдесят. Рост примерно метр семьдесят пять, правильного телосложения, неприметный. Волосы с проседью. Он сразу к послу прошел, с нашим не встречался
— Почему вы думаете, что по нашу душу.
— Посол после его визита, приказал собрать материал. На Х…. и сами понимаете.
Контактер задумался
— Его имя? Хотя бы имя?
— Он не представлялся, я же говорю…
Контактер задумался
— Хорошо. Узнайте.
Сотрудник СВР кашлянул
— Это… короче, это отдельно будет стоить.
Контактер посмотрел на него
— Мы же вам платим.
— Это отдельная тема. Он не из нашего ведомства и сразу идет к послу. Такими интересоваться чревато.
— Хорошо, сколько?
— Две.
…
— И штуку прямо сейчас.
Контактер достал бумажник, отсчитал тысячу
— Устроит?
— Да.
— Информация нужна как можно скорее…
На площади Омония доставать бумажник чревато даже днем — а уж ночью и тем более. Несколько негров шли по своим делам, музычку из бумбокса слушали — но увидев то что их заинтересовало, резко свернули к остановке. Грабили в этих краях легко, как то беззаботно даже, не планируя преступление. Подвернулась возможность тряхануть лоха — тряханули. Делов то. Полиция, как и во многих других странах Европы на подобное закрывала глаза, считалось, что это некая плата за социальное спокойствие[1].
— Эй, мэн, денег на кофеек не найдется?
Контактер с интересом посмотрел на негра
— Пятерки хватит?
— Не, мэн, не хватит, нас много. Давай кошелек, мы там сами разберемся. И ты тоже.
— Щас будет…
В этот момент — негры поняли, что они блокированы. Три человека выступили из темноты, все белые, по габаритам ничуть не уступающие неграм. Двое были бритые совсем, а у третьего была какая-то странная прическа — по бокам все выбрито, волосы только в центре.
— Шо, черномазый, на каву не хватает? — спросил старший. Негр хотел ответить, да подавился словами, смотря на новенький Глок. Он привык выживать на улицах, и сразу понял — наркомафия. А с ними шутки плохи, встанешь у них на пути — потом даже тела не найдут.
…
— Шо, язык в дупу засунув?
— Опусти их, Моряк — сказал контактер
— Ступайте, хло. Бильш на очи не потрапляйте. Бо замочу…
Один из боевиков отступил — и негры бросились бежать.
14 мая 202… года. Львов, Украина. Бандеровщина
Львов. Город Льва.
Возможно последний город той, старой Европы, Европы до 1914 года, чудесным образом законсервировавшийся во времени — и в девяносто первом внезапно для всех и может для себя самого — вышедший на авансцену истории.
Когда Украина стала независимой — она и по территории и по численности почти соответствовала Австро-Венгрии до развала, частью которой, кстати, был Львов, тогда — Лемберг. Случайность?
Или усмешка истории?
Мощеные булыжником улицы, типично европейская архитектура центра, готические шпили костелов соседствуют с луковками куполов православных церквей. Святоюр — символ и свидетель украинской независимости, самой ее идеи. Бренькающие на поворотах трамваи старой европейской колеи — всего тысяча миллиметров, так же как в Виннице. Сильно не похожий на украинский язык — львивская гвара, вместе с ее колежанками, филижанками и дефилядой.
Бандеровщина. Бандера здесь даже не символ, он соль и кровь этой земли, Бандера может сидеть за соседним столиком в кафе, его вы можете задеть на выходе из трамвая и извиниться… бандеровщина здесь не вызов России, как в Киеве, это сама жизнь, ее образ, ее смысл. Вечная борьба, почти всегда неравная, выживание под ударами чужих государственных машин. Бандера — и вера. Вера здесь не католическая и не православная — нечто среднее, но при этом очень сильная. Здесь у сельских дорог стоят каплички с иконами, здесь члены избирательной комиссии не напоказ, а искренне молятся перед заседанием, здесь всем городом хоронили митрополита Андрея Шептицкого. Та вера, что убита восточнее, что превратилась скорее в ритуал — здесь живая и искренняя.
1