— И что же?
— Теперь скажите, вы бы удержались от соблазна иметь такую вещь? Да еще зная, что это не подделка, не рыночный амулет, а вещь истинная, в которой заключена сила тысячелетий? Неужели вы настолько скептичны, рациональны, вы настолько человек рассудка, что устояли бы перед искушением поверить в силу этого идола?
— Вы правы… Если бы не испугался, возможно, и соблазнился бы!
— А Корридов храбрый человек — в этом у меня нет никаких сомнений.
— Да на что Арсению Павловичу идолы, Дамиан? Докторскую он уже с грехом пополам защитил… На что они ему? Какие у него желания? Сокрушать своих научных оппонентов?
— Почему бы и нет?
— Нет! Идолам Корридов не поклоняется. Он человек рассудка. Это точно.
— Жестокое нынешнее время и не таких крутых скептиков, снисходительно посмеивающихся над мистицизмом, заставляло обращаться за поддержкой к сверхъестественным силам.
— Ну уж!
— Кроме того, могут быть и иные мотивы.
— Опять вы за свое! Деньги? Я в это не верю.
— Напрасно.
— Эх, Дамиан… Деньги, власть, мистическое влияние — все кажется вам более веским мотивом, чем объяснение, которое лежит на поверхности.
— Какое же?
— Вы не допускаете, что может быть и бескорыстный интерес? Интерес ученого?
— Допускаю, но…
— Азарт ученого, научный интерес — вот единственная причина, по которой Корридов приехал сюда, и вот почему не хочет уезжать! Он занимается делом, которое ему дороже и интереснее всего на свете. Это уже и есть исполнение всех желаний.
— Вашими устами, Владислав Сергеевич, да мед бы пить…
— Значит, вы все-таки подозреваете Корридова?
— Вашего «очень хорошего человека» — в первую очередь.
— А кого — во вторую?
— Всех остальных.
— Студентов?
— Конечно. Я полагаю, роли у студентов распределены так: Тарас — «мистик», Саша — «хохмач», Вениамин — «мистер здравый смысл». И у каждого мог быть свой личный мотив.
— То есть?
— Саша Дерюгин, как выяснилось, любит шутить. Может быть, ключ в любимом Сашином слове «прикол».
— Тарас?
— Припадая к корням, не надо уж совсем становиться на четвереньки. Левченко рассуждает, как дремучий дьячок допетровской эпохи. Для него идол — языческая нечисть… Мог убить Нейланда, оберегая истинную веру, поскольку явно подозревал того в идолопоклонстве.
— Вениамин?
— Одного привередливого сенбернара Кента содержать — сколько денег надо! Кашу не ест, от тушенки его поносит. А студенческая стипендия, знаете ли… Вениамин, студент-археолог, прекрасно разбирается в ценности таких вещей, как идол… Молодежь всегда нуждается в деньгах!
— Неужели и наших Прекрасных Школьниц подозреваете?
— Исполнение желаний — слишком заманчивая вещь. Тем более для девушек.
— Допустим… — Кленский отчего-то вспомнил задумчивую, невзрачную Дашеньку.
— Я не вижу среди девушек никого, у кого был бы мотив устранять этого Яшу Нейланда… Но зато почти у всех был соблазн заполучить идола.
— И Китаева — тоже подозреваемая? — усмехнулся Владислав Сергеевич.
— И Китаева.
— Нет, не верю!
— И напрасно.
— Вы сказали — всех?
— Да, всех.
— И меня?
— И вас.
— Ну и ну! — рассмеялся Кленский. Впрочем, смех получился натянутым.
— Так кто же написал ту статью? — не обращая внимания на иронию журналиста, повторил Филонов.
Кленский покачал головой:
— Нет, Дамиан. Ничего я вам больше не скажу.
— Почему?
— Потому что…
Снаружи у палатки вдруг послышалось какое-то подозрительное топтание.
— Тсс! — Филонов, приложив палец к губам, выглянул наружу.
И с изумлением обнаружил, что его брошенные возле палатки, скинутые наспех кроссовки стоят теперь, как солдатики на плацу, аккуратно, носок к носку.
А рядом с ними, смущенно улыбаясь, стоит Вера Максимовна.
— Не люблю беспорядка, — продолжая улыбаться, объяснила она.
— Не любите беспорядка? — переспросил Филонов.
— Нервирует ужасно! Ну неужели так трудно аккуратно ставить обувь?!
И, продолжая бормотать что-то в том же духе, не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, она удалилась.
— Что это с ней? — поинтересовался Дамиан у Кленского, убедившись, что «руководительница юных археологов» скрылась из виду.
— Она же сказала: не выносит беспорядка.
— ?
— Китаева вообще следит тут за всем.
— Что это значит — «за всем»?
— Ну… Даже бумажки подбирает, мусор всякий.
— И дело только в любви к порядку?