Внезапно пастух, стороживший хлеба в соломенном шалаше, заметил вооруженную толпу и, обезумев от ужаса, бросился бежать по склону холма наверх, крича во все горло:
— На помощь! На помощь!
Крики его эхом отдавались в оливковой роще.
Тогда радузийцы устремились вперед. Серебряный святой закачался среди деревьев, среди сухого тростника, громко звенел, задевая за ветви, вспыхивал тысячью искр при каждом сильном толчке. Десять, двенадцать, двадцать ружейных выстрелов! Пули сверкающим градом хлестали по стенам домов. Сперва раздавался только этот треск, потом послышались крики, потом общее смятение стало нарастать. Открывались и закрывались двери, разбивались стекла и цветочные горшки, усеивая осколками дорогу. За нападающими медленно поднимались к багровому вечернему небу клубы дыма, а они, ослепленные звериной яростью, вопили:
— Смерть им! Смерть!
Группа идолопоклонников окружала статую святого Панталеоне. Там мелькали серпы и косы и раздавалась отчаянная ругань, которой осыпали святого Гонсельво:
— Ворюга! Ворюга! Босяк! Отдавай наши свечи!
Другие штурмовали двери домов, вышибая их топорами. И когда сорванные с петель и разбитые в щепки двери падали, поклонники святого Панталеоне врывались внутрь, сея на своем пути смерть. Полуголые женщины прятались по углам, моля о пощаде. Защищаясь от ударов, они хватались за лезвия, ранили себе пальцы и, падая на пол, старались зарыться в груды простынь и одеял, плохо скрывавшие их дряблые тела, вскормленные одной репой.
Джакобе, высокий, тощий, медно-красный костлявый остов, охваченный всесокрушающим бурным порывом, был в этой резне вожаком: он то и дело останавливался и, властно размахивая над головами соратников огромной косой, подавал им команду. Потом, с непокрытой головой, снова устремлялся вперед во имя святого Панталеоне. За ним шло свыше тридцати человек. И у всех было неясное, тупое ощущение, будто они идут среди пожара и почва под ними колеблется, а над головами у них пылающий, готовый рухнуть свод.
Но теперь со всех сторон начали сбегаться защитники Маскалико, сильные, смуглые, как мулаты, жестокие люди, которые вооружены были складными ножами и старались пырнуть ими в живот или полоснуть по горлу, сопровождая каждый удар диким гортанным криком. Сражавшиеся постепенно приближались к церкви. На некоторых домах уже загорались крыши. Охваченная паникой, ослепленная ужасом, толпа женщин и детей во весь дух бежала в рощу, рассыпаясь среди олив.
Тогда между мужчинами, которым теперь не мешали слезы и вопли, завязалась еще более исступленная рукопашная схватка. Под небом ржавого цвета земля была завалена трупами. Из уст раненых вырывались приглушенные, уже прерывающиеся ругательства. И в общем шуме все время выделялся крик радузийцев:
— Свечи наши! Свечи!
Но огромная дубовая, утыканная гвоздями дверь церкви по-прежнему крепко держалась на своих засовах. Бойцы Маскалико защищали ее от ударов, от топоров. Серебряный святой, все такой же невозмутимый и светлый, колыхался над самой гущей сцепившихся людей — по-прежнему на плечах четырех силачей, которые с ног до головы были залиты кровью, но упорно стояли на месте. Нападающие дали священный обет — водрузить своего идола на алтарь врагов.
И вот, пока защитники Маскалико дрались как львы на каменных ступенях, совершая чудеса храбрости, Джакобе вдруг исчез; он обогнул здание церкви, ища какой-нибудь незащищенный вход, через который можно было бы проникнуть в церковь. В стене, невысоко над землей, он заметил отверстие, вскарабкался к нему и сперва застрял бедрами в слишком узком месте, но потом так ловко извернулся, что ему удалось протолкнуть в эту дыру свое длинное тело. Сладостный аромат ладана плавал в сумрачной прохладе божьего дома. Джакобе стал ощупью пробираться к двери в ту сторону, где шум драки был громче, натыкаясь на скамьи, раня себе лицо и руки. Топоры радузийцев уже с грохотом обрушились на тяжелую дубовую дверь, когда он принялся взламывать замки захваченным с собою железным болтом. Он тяжело дышал, он почти задыхался от неистового напряжения, которое ослабляло его; глаза ему застилал какой-то сверкающий туман; ссадины на лице болели, и из них стекали по щекам теплые струйки крови.
— Святой Панталеоне! Святой Панталеоне! — доносились снаружи крики радузийцев, которые чувствовали, что дверь начинает подаваться, и с новой силой принялись напирать на нее и работать топорами. Сквозь толстое дерево Джакобе слышал тяжкое падение тел, сухие удары ножей, вонзавшихся кому-то в спину. И ему казалось, что весь храм содрогается от биения его дикого сердца.
V
Последнее усилие — и наконец дверь открылась. С громогласным победным воем радузийцы ринулись в церковь прямо по трупам убитых, таща к алтарю своего серебряного святого. Отраженное мерцающее зарево разом залило сумеречный неф, играя на позолоте подсвечников, на трубах органа. И в этом рыжем свете, который то усиливался, то тускнел вместе с пожаром, уничтожавшим соседние дома, завязалась новая битва. Вцепившиеся друг в друга тела катались по каменным плитам пола, увлекаемые общей бешеной схваткой то туда, то сюда, так и не разделяясь, бились о камни и наконец испускали дух под скамьями, на ступенях алтаря, у исповедален. Под торжественными сводами божьего дома звонко отдавалось все — леденящий звук стали, вонзающейся в тело или скользящей по костям, неповторимый надломленный вопль человека, получившего ранение в какой-нибудь важный для жизни орган, треск черепа, раскалывающегося от удара, рычание того, кто не хочет умирать, и свирепый хохот того, кому удалось убить. А над всей этой резней носился ласкающий запах ладана.
Но серебряный святой не мог со славою водрузиться па алтарь — кольцо врагов преграждало ему путь. Джакобе сражался своей косой и, весь израненный, не отдавал той ступеньки алтаря, которую занял с самого начала. Статую святого поддерживали теперь только двое. Огромная белая голова качалась, точно у пьяного, а под нею, внизу, продолжала литься кровь. Бойцы Маскалико сражались с бешенством отчаяния.
И вдруг святой Панталеоне повалился на каменные плиты с металлическим звуком, проникшим в самое сердце Джакобе, глубже, чем мог бы войти клинок ножа. Когда рыжий фанатик с косой бросился поднимать статую, какой-то верзила нанес ему удар серпом в позвоночник. Дважды поднимался он на ноги, дважды падал под новыми ударами. Кровь заливала ему лицо, грудь, руки, сквозь глубокие рваные раны на плечах виднелись кости, но он упорно сопротивлялся. Разъяренные этой исступленной живучестью, трое, четверо, пятеро крестьян все вместе ударили его в живот, из-которого вывалились внутренности. Фанатик повалился навзничь, ударился затылком о серебряную статую, разом повернулся и снова — теперь уже лицом — ударился о святого. Руки его вытянулись вперед, ноги свело судорогой.
И святому Панталеоне пришел конец.