Хранитель музея, слушавший лектора с некоторым удивлением, все чаще извинялся и наведывался в дальнюю комнату. После каждой такой отлучки удивление его проявлялось все меньше, стекла в очках запотевали все больше и лицо делалось все краснее.
Перескочив этапы создания РСДРП и первую русскую революцию, Потап короткими штрихами обрисовал подготовку пролетарской революции.
— …Плюнув, Владимир Ильич В очередной раз укатил за границу. Сначала он посетил Швейцарию с ее хорошим климатом, затем Германию, Швецию и Францию. С визами у большевиков проблем не было, так как буржуазные ОВИРы до семнадцатого года работали исправно. Итак, заручившись там поддержкой, Ленин вернулся в Россию, рассказал апрельские тезисы и приготовился к восстанию, которое, как мы видим, и осуществил, перебив всех эксплуататоров.
Касаться задач коллективизации оратор не стал, полагая, что знанием славной биографии вождя, вполне, завоевал уважение профессора, и, не медля, перешел к делу. Одернув эфиопа, трогавшего пальцем лисьи клыки, бригадир обратился к Шерстюку:
— Товарищ Степан хотел бы отдать дань уважения гениальному титану, так сказать, в натуре. У них, на Юге, перед статуями богов принято исполнять ритуальный танец. Имеются у вас такие символы?
Шерстюк думал с минуту, затем спросил:
— Что вы говорите?
Потап подошел к нему вплотную и громко повторил вопрос:
— Есть у вас скульптура Ленина? Где?
Хранитель показал гостям знаменитую маску.
— Точная копия его лица.
Старатели внимательно осмотрели экспонат. Маска была плоской и не представляла особого интереса. Для приличия Мамай поинтересовался:
— С живого снимали? Очень похож.
Профессор вновь задумался. Видимо, додумавшись до чего-то определенного, он направился выпить еще вина.
Визитеры последовали за ним. В хранилище их ждала удача: два бронзовых, один алюминиевый и четыре гипсовых бюста главного большевика. За ненадобностью их принесли сюда из трех средних школ, и детсадов.
Бригадир выбрал самого тяжелого.
— Вручите его товарищу Степану, — посоветовал он Шерстюку. — Из уважения к IV Интернационалу.
— Не могу, — помедлив, сказал хранитель.
— Вы что, не уважаете IV Интернационал?
— Уважаю. Но не могу.
— Да отдайте вы этот бюст! Зачем он вам? Здесь он потеряет свою актуальность.
— Не имею права. Это противоречит моральной… чести… и… моим служебным… обязательствам.
Поразмыслив, Мамай сделал предложение:
— А скажите, уважаемый профессор, неравноценный обмен не будет противоречить вашей чести? Мы вам бесценную реликвию, а вы нам — зауряднй бюст, — и чекист предъявил новенький электрокипятильник, произведенный в цехах козякинского завода металлоизделий.
— Из личной коллекции Клары Цеткин, — понизив тон, пояснил он. — Семейное достояние. Передано IV Интернационалу по завещанию.
— Что это? — удивился Шерстюк.
— Вы сейчас ушам своим не поверите! Этим предметом вождь мирового пролетариата кипятил себе чай, будучи в Разливе. Могли вы себе такое представить? Видите, как хорошо сохранился. Совсем как новый!
Профессор, разум которого был размягчен действием вина, подобное мог представить все же с большим трудом.
— Вот смотрите, Владимир Ильич заливал свою кружку водой из Разлива, опускал в нее вот этот кинятильник и ждал, — нашептывал Потап. — И еще неизвестно, какие великие думы лезли в такие минуты в его голову! Если вы обещаете не спускать с него глаз, то товарищ Степан готов сделать этот безвозмездный дар вашему музею. Берите.
— Но как же это…
— Берите, берите. Совершенно безвозмездно. А вы нам вот этого Ленина, тоже безвозмездно.
Растроганный старый коммунист принял подарок дрожащими руками. От волнения он не мог вымолвить ни слова.
Не теряя больше времени, гости надели на бюст мешок и поволокли к выходу.
— А остальные? — тихо спросил Тамасген.
— Придется выкрасть, — сказал бригадир. Жаль, штопоры не захватили, можно было б выменять еще один.
— На щтопор?
— Почему бы и нет? Что же, Ленин вина не пил? Ведь навещали же его товарищи. В том же, хотя бы, Разливе.
— Я придумаль! — воскликнул эфиоп и без лишних объяснений бросился обратно.
Когда Потап вернулся в хранилище, было уже поздно. Бестолковый напарник пытался всучить профессору еще два кипятильника, требуя за них столько же металлических вождей. Профессор робко отнекивался и отступал.
— Ты что делаешь, болван? — тихо произнес Мамай, подойдя к менялам.
— Это… Что… это? — лепетал музейный работник.
— Это… Ах, это… А вы разве не видите? — улыбнулся ему Мамай.
— Вижу…
— Тогда почему задержка? Что вас смущает, гражданин Шерстюк?
— Вы… вы… вы обманщики.
— Mы! — возмутился бригадир и, оттеснив негра, выпятил грудь. — Это упрек? Какой обман? Все честно! Товарищ Степан делает широкий жест. Этими приборами пользовались соратники Владимира Ильича. Что здесь непонятного? Или, по-вашему, вождь распивал чай в одиночку? Кто вам давал право сомневаться в его гостеприимстве? Стыдись, гражданин соглядатай! А еще прфессор!
Оскорбленные гости удалились, прихватив с собой еще два тяжелых бюста.
Старатели торопились покинуть школу до начала перемены. По пути ученик называл наставника темным папуасом, болотной жабой и предвещал ему голодную смерть.
Доктор исторических наук растерянно разглядывал нежданные дары. Затем, бережно положив их в центре экспозиции под стекло, придвинул к ним табаличку "Руками не трогать" и пошел в хранилище. Напиться ему хотелось как никогда.
К гостинице артельщики пошли наперерез, выбрав малолюдные глухие улицы. Сердито пыхтя, первым шествовал бригадир, подставляя под свою ношу то одно, то другое плечо. За ним, на полусогнутых ногах, влачился слабеющий эфиоп. Ему, как провинившемуся, досталось два бюста.
В общем-то Потап уже не держал зла на подручного, ибо благодаря глупости последнего вместо одного Ильича удалось выманить сразу трех. Но окончательно простить его Мамай решил после, когда тот доставит груз в номер.
— Неси, неси, — для порядка ворчал Потап, — будешь знать, как лезть вперед батьки в пекло, товарищ Степан.
Одолев два квартала, старатели остановились передохнуть. Впереди лежала еще половина пути.
— О, дети! — обрадовался Потап, увидев на дороге двоих мальчишек с санками. — Дети — наше будущее! А в нашем случае — и настоящее. Эй, малец! — окликнул Мамай старшего. — Поди-ка сюда, мальчик. Люблю детей, ч-черт. Особенно с санками которые. Это такой бескорыстный, такой работящий народ, что… Здравствуй, мальчик! Маму слушаешь, мальчик?
— Ну, — охотно ответил малец.
— А папу?
— Ну.
— Гена, смотри, какой хороший мальчик, с санками притом. Да таких мальчиков несколько лет назад в пионеры без очереди записывать можно было! Жаль, пионерии сейчас уже нет, распустили. Я б тебя, мальчик, записал. А видишь этого дядю? Дядя добрый. А вещей у дяди видишь сколько? Тяжелые такие вещи. Мальчик, одолжи дяде санки, вон до того угла. Устал дядя, понимаешь?
— Понятно, — сказал владелец санок и важно втянул носом зеленую каплю. — И скока?
— Три вещички, мальчик, на твои санки как раз поместятся.
— Так скока?
— Чего — скока?
— Скока платите?
— Ты что, мальчик… — опешил Потап. — Ты что, за деньги?
— Задаром ща никто и не пукнет, — хмыкнул дерзкий мальчишка. — И я тоже не пукну.
— И на том спасибо, — мрачно произнес Потап.
— Хотя могу, конечно, и задаром, если по-простому. А если мелодией — то тока за деньги.
— Какой там еще мелодией?
— "Вечерний звон". Полкуплета с припевом, особенно там, где "бом, бо-ом", знаете?