Кислыха не ответила и злобно отвернулась. Какое-то время она оглядывалась по сторонам, выискивая себе более покладистую жертву, но поблизости никого, кроме нахального молодца, не было. Старуха затосковала. Силы ее иссякли. Больше молчать она не могла. Молчание вредило ее здоровью. Новостей было так много, а места для них внутри сплетницы так мало, что если бы она рискнула подержать их в себе еще минуту, то непременно бы лопнула.
Кислыху распирало. От напряжения голова ее налилась кровью и стала дребезжать, словно кипящий чайник. При виде таких страданий Мамай наконец сжалился.
— Так кто там от кого родил? — участливо спроосил он.
— Ку… Ку… Кулакевичка, — выпустила она слегка пары и вновь попыталась сомкнуть рот. Но остановиться ей уже не удалось. — Кулакевичка из молочного родила от заведующего из мебельного, у него уже было две жены, у них от него три ребенка, два у первой и один у второй, а второй он алименты не платит, а первой уже выплатил…
Старуху прорвало. Она трещала без умолку, на одном дыхании, и Мамай начал беспокоиться, что ей не хватит воздуха и она не успеет выдать на-гора нужные сведения.
Во избежание наплыва публики чекист увел старуху подальше от посторонних глаз. Самым подходящим оказался отдел посуды, где можно было надежно укрыться за горой пластмассовых тазов.
Желая положить конец беспредметной болтовне Кислыхи, Потап склонился к ней и дважды громко кашлянул. Но призывы не подействовали. Кислыха только ускорила темп, захлебываясь и зажмуриваясь от удовольствия. Попытки прервать ее мирным путем были бесполезны. "Ладно, дам бабке выговориться, пусть подребезжит, — мыслил бригадир, видя, что дело затягивается, — а я пока схожу за сигаретами". Вернувшись, он застал ее на том же месте. Не заметив отлучки слушателя, сплетница стояла с крепко закрытыми глазами и продолжала давний монолог. Потап нетерпеливо посмотрел на часы. Ждать больше было нельзя, Кислыха оказалась неутомима. Он уважал старость и потому довольно вежливо постучал пальцем по твердому лбу старухи.
— Мамаша-а, — позвал Мамай, — эй, мамаша.
— Чего тебе? — окрысилась старуха.
— Про то, что вы рассказываете, я и сам знаю, все про это знают. А вот что вы можете сказать о… о…
Кислыха стала в стойку.
— Ну! — дрожала она от нетерпения. — Ну! Ну о чем?
— Да нет, что вы можете об этом знать? — дразнил ее Потап, с сомнением глядя сверху вниз. — Ведь вы ничего не можете об этом знать!
— Я?! — кипятилась сплетница, права и обязанности которой нагло попирались. — Это я-то не могу знать?! Ну о чем, о чем я не могу знать?
— Ну вот к примеру-у… Ну хотя бы… Вот вам элементарный вопрос: что делали ответственные работники райкома КПСС в период с августа девяносто первого года? А?
— Ночью?
— Какой ночью! Не знаете? Сдaeтecь? Так и говорите.
— И-и-и! Да я!.. Да если хочешь знать…
— Минутку, — остановил ее чекист и, достав блокнот, скомандовал: — Начали!
— Ну так вот…
Хотя допрашиваемая давала показания с полной самоотдачей, Мамай очень скоро осознал, что выжать из нее необходимую информацию будет непросто. Заданная тема оказалась для Кислыхи лишь горкой, с которой она скатилась и набрала разгон. Дальше, подобно необъезженной лошади, она понеслась совсем не в ту степь. В той степи были подорожавшие энергоносители и смерть любимой собачки Моси, прогноз погоды и проклятый геморой. Там было все. Не было там только интересующих Мамая ответственных работников. Бригадиру приходилось постоянно перебивать непокорную старуху и наставлять ее на путь истинный.
Первый час он слушал с большим вниманием, задавал наводящие вопросы и делал записи. Проходившая мимо уборщица, умилившись видом собеседников, решила про себя, что переросток-внук внимает наставлениям моложавой бабушки.
По прошествии еще одного часа, когда секция головных уборов была тщательно вымыта, уборщица заметила, что внук стоит понурившись, болезненно морщится и как-то враждебно взирает на бабулю.
Пошел третий час допроса. Носки давно распродались, очереди разбежались, кафельный пол блестел и отражал люстры. Уборщица, опершись о швабру, подозрительно наблюдала, как непослушный потомок пытается удрать от прародительницы и, судя по жестам, категорически отказывается ее слушать. Быстрым шагом он поднялся по лестнице и, не сбавляя хода, принялся кружить по второму этажу. Старуха преданно трусила следом. Иногда она настигала его, хищно вцеплялась в полы пальто и шипела:
— Это еще не все… Там еще много чего было… Постой чего скажу…
Потап молча вырывался и, не оглядываясь, двигался дальше. Предприняв хитрый маневр, он ринулся вправо и торопливо сбежал по ступенькам вниз. При этом пальто его распахнулось, словно парашют, преследовательница чуть было вновь его не схватила. Бригадир рвался к выходу. Кислыха стала отставать. Оказавшись на просторе, он интуитивно сменил резвый шаг на галоп и еще до того, как Кислыха сообразила, в какую сторону ей следовать, скрылся за поворотом улицы Воровского.
Глава 12. Сэю-вэю
— Я принес тебе радостную весть, — сказал Потап распахнувшему перед ним двери эфиопу, — только сначала пообещай, что не будешь бросаться целовать мне ноги. Я этого не люблю.
Тамасген испуганно икнул и выжидающе уставился на бригадира.
— Обещание принимается, — удовлетворился Потап и, разувшись, прошел в комнату.
Подмастерье, хромая, последовал за ним.
— Как твоя контузия? Хромаешь? Ничего, до пятницы заживет.
— Почему?
— Потому что в пятницу наш выход. Я обо всем договорился. Ты дебютируешь в качестве тибетского целителя, я, как и планировалось, — твой последователь. Костюмы будут, директор клуба — наш человек. Ну? Ты рад? Я тоже. Ну иди, репетирyй, времени осталось мало. Стань перед зеркалом и делай страшные глаза. Вот такие, как они у тебя сейчас. Только не очень тужься, а то повылазят.
Вытолкав млеющего эфиопа, Мамай принялся за канцелярскую работу. Он выложил на стол толстую пачку открыток, купленных по пути домой в книжном магазине, отсчитал четыре штуки, взял ручку и приготовился писать. Открытки были двойные, на лицевой стороне два сизых голубя несли куда-то в облака массивные обручальные кольца. На развороте открытки золотом было написано: "Приглашаем на торжество". Несколько минут Потап смотрел в окно, собираясь с мыслями. Затем, сверяясь с записями в своем блокноте, вывел первое слово…
Внезапно раздался дикий писк. Потап бросил ручку и пошел в ванную. Он все понял. Должно быть, юная квартирантка, прервав свой сон, отправилась по нужде и повстречалась с репетирующим эфиопом. "Да, — пробурчал чекист, — надо было их сразу познакомить. Мне еще истерик не хватало".
— Девушка, что это вы тут кричите? — обратился он к Тумаковой недовольным тоном. — Вы что, негра никогда не видели?
Увидев еще одного незнакомого мужчину, Натка заверещала еще раз, но уже несколько тише.
— Я что, тоже похож на негра?
— Не-е, — выдавила Тумакова, прижимаясь к стене.
— Зачем тогда так орать? Гена, поздоровайся с соседкой, видишь, человек робеет. Ну, ты что стоишь, как чучело? Что про тебя люди подумают? Эй! Девушка, кажется, вы мне Гену напугали. Нельзя же так.
— Вы… кто? — осмелела Натка.
— Мы? Потап. А это Гена. Иностранец, как вы уже заметили.
— А что вы здесь делаете?
— Живем. А вы?
— И мы, — застеснялась юная миллионерша, натягивая маечку пониже.
— В самом деле? Значит, вместе будем жить. Вернее, рядом. Геннадий, ты долго будешь глазки строить? Пропусти даму в санузел.
Мамай обрызгал лицо Тамасгена водой и за руку вывел его из ванной комнаты.
— А он… настоящий? — спросила Тумакова, изумленно разглядывая иностранца.
— Он? — переспросил Потап, в свою очередь внимательно осмотрев товарища. — Черт его знает, вроде настоящий. Был по крайней мере. С утра.