Эфиоп повел глазами и кротко произнес:
— Здрасьте.
— Вот видите, — обрадовался бригадир, — я ж говорил. Ну, не будем вам мешать.
— Она кто? — спросил Тамасген, когда старатели оставили даму и скрылись в своей комнате. — Его дочка?
— Точно не знаю, но все может быть. Папашка твой, кажется, был ярым кобелем, а? Ну ладно, ладно, шучу. Она здесь квартирует, вместе с мужем.
Потап сел за стол и продолжал прерванное дело.
— Кому пишешь? — поинтересовался подмастерье.
— Одним хорошим знакомым. Пригласительные билеты на наш концерт, — ответил Потап, выводя витиеватые буквы. — Они непременно должны быть. Я выхлопотал для них лучшие места. А ты ложись спать.
— Так рано же.
— Сегодня мы работаем в ночную смену. Потом все расскажу, не мешай.
Эфиоп в нерешительности потоптался возле шефа, недовольно шмыгнул носом и заковылял к тахте. Все эти ночные смены ему не нравились.
Спустя полчаса вернулся с работы Феофил Фатеевич.
Бригадир завершил свои труды, запечатал открытки в конверты и вручил их разносчику телеграмм, вежливо велев завтра же доставить их по указанным адресам.
— Ради вашего сына, — добавил он страстным шепотом.
Батрак кивнул и безмолвно спрятал конверты в сумку. Так же тихо он удалился на кухню, включил радио и суетливо загремел посудой. Было видно, что он стесняется своего приблудившегося сына и избегает встречи с ним. Нехорошие намеки товарища Мамая насчет города Кировограда посеяли в его душе еще одно страшное подозрение. Феофил Фатеевич был в отчаянии.
Не раздеваясь, Потап повалился на квадратную барскую кровать с железными решетками, которые больше походили на ворота, украденные из замка средневекового феодала.
Подмастерье не спал и беспокойно ворочался на скрипучей тахте. Ему не терпелось выяснить некоторые условия своей работы.
— Пота-а-ап, — не выдержав, позвал он.
— Чего тебе?
— Сколько я получу?
— А сколько ты хочешь?
— Семьдесят пять процентов, — не раздумывая, заявил тибетский целитель.
Чекист неожиданно захохотал, приятно пораженный подобной наглостью, и также неожиданно перестал смеяться.
— Хорошо, — серьезно ответил он.
— Правда? — не поверил Тамасген. — Ты мне дашь семьдесят пять процентов?
— Я этого не говорил. Я сказал — хорошо, что ты хочешь. А получишь ты пятнадцать. И это тоже будет еще хорошо.
— Как пятнадцать?
— Наличными. Вообще-то я собирался поделить гонорар фифти-фифти, но теперь твою долю решил урезать за хамство.
— Мнэ де-еньги нужьно-о, — заканючил вечный студент, — я домо-ой хочу-у.
— Деньги портят человека, — нравоучительно заметил Потап. — Иногда они даже сводят его с ума. Как, например, в твоем случае. Впрочем, ты тронулся из-за отсутствия денег. Такое тоже случается, но реже. По этому поводу могу рассказать тебе одну поучительную историю, добытую мной сегодня из одной зловредной бабки.
И Мамай поведал эфиопу историю, которую Кислыха выбалтывала по частям, вперемешку с другими случаями, и которую можно было пересказать лишь после изрядной литературной обработки. И все же в ней осталось много туманных моментов. Что-то Мамай мог объяснить сам, что-то так и осталось неясным.
***
Жил-был один человек по имени Леонид Самсонович Пепренко и трудился он при этом первым секретарем райкома КПСС. В соответствии с занимаемой должностью он был умеренно упитан, умеренно образован и умеренно проницателен. Словом, Леонид Самсонович отличался от тысяч таких же простых первых секретарей разве что одним своим свойством. Товарищ Пепренко был доверчив. Как последний коммунист он верил в правое дело партии, верил, что своею деятельностью он привносит великую лепту в это правое дело, и — что особенно обидно — верил, что партия, как родная мама, будет всегда отвечать ему теми же пылкими чувствами.
Рабоче-крестьянское происхождение, отсутствие вредных привычек и прилежная, зачесанная назад седеющая грива давали Леониду Самсоновичу все шансы продвинуться по служебной лестнице и перебраться когда-нибудь в обком. И так бы тому и быть, если бы не одно непредвиденное происшествие.
Накануне 1992 года товарищ Пепренко включил себя в состав делегации инженеров-металлургов и уехал в дружественную Индию обмениваться опытом.
Обмениваться пришлось два месяца, и вернулся он лишь в феврале, с азиатским загаром на щеках и тремя чемоданами.
Чемоданы подхватили встречающие инструктор и шофер и понесли к машине.
Первый секретарь сидел на заднем сиденье "Волги" и угрюмо смотрел на проплывающую мимо серую улицу, рыжий снег и сутулых земляков. Он смотрел, но ничего этого не видел. В глазах его рябили индийские колориты, вместо улицы Воровского простирались джунгли, по которым запросто носятся слоны. Слева, на месте мастерской "Утюг", возвышался величественный храм. На фоне живописных пейзажей распевали босоногие сторонники Кришны. Воспоминания рождали в голове Леонида Самсоновича самые смелые фантазии. "Харе, харе, Пепренко харе", вопили тощие вороны, подражая кришнаитам. Выходило нескладно, но зато приятно для уха замечтавшегося секретаря…
— Леонид Самсонович, — вернул его на скучную землю голос инструктора, — у нас тут без вас перестройка полным ходом действует. Вот реформу в декабре провели.
— Молодцы, — рассеянно молвил Первый.
— Это не мы, это правительство, — зарделся инструктор.
— Что ж за реформа-то?
— Денежная. Деньги отменили.
Пепренко строго посмотрел на младшего соратника.
— Что ты мелешь? — раздраженно спросил он.
— Ну, то есть не все деньги, а сугубо сто и пятидесятирублевые купюры.
Инструктор пихнул локтем шофера, и тот молча подтвердил.
Неожиданная весть произвела фурор. Мелкой трусцой разбежались слоны, рухнул буддийский храм, подняв облако пыли, злорадно осклабившись, улепетывали прочь лысые кришнаиты. Все исчезло. Осталась лишь трехлитровая банка с наклейкой "Томаты", доверху набитая сугубо сторублевыми рулончиками. Трудовые сбережения безвозвратно уплывали вниз по Гангу…
Это был удар. Товарищ Пепренко схватился за сердце, хотя это было совершенно лишнее. Закаленное сердце партийца продолжало стучать в прежнем ритме. Но вот мозги… Там что-то щелкнуло, что-то не туда заскочило и завертелось совсем в иную сторону. Но в тот роковой миг Леонид Самсонович так и не сообразил, что последствия потрясения сказались именно на этом весьма важном органе. И поэтому товарищ Пепренко продолжал держаться за левую сторону груди.
— Живо-о! — закричал он неприятным голосом. — На дачу-у.
Авто круто развернулось и, минуя мастерскую "Утюг", помчалось по улице Воровского в обратном направлении…
Перепуганный инструктор робко пытался втолковать, что деньги не совсем отменили, а лишь меняют на новые, а уж товарищу Пепренко их обменяют в сей же час, так как он по уважительной причине был в командировке. Но слабая речь его не была услышана. Товарищ Первый не обратил на нее внимания. Он был занят. Он ругался нехорошими словами, странно рыдал и взвизгивал, уподобляясь капризному ребенку, у которого отняли игрушку. Видя, что Леонид Самсонович крайне взволнован, инструктор вежливо притих.
В считанные минуты "Волга" достигла южной окраины райцентра. Леонид Самсонович выскочил из машины и побежал к дачному дому, на ходу приказав соратникам вернуться через час. Когда товарищи уехали, секретарь райкома схватил лопату и ринулся в сад. Там он покружил в нерешительности вокруг старой груши, отмерил от нее три шага на восток, огляделся и принялся долбить мерзлую землю…
Час спустя за воротами несмело посигналила машина. Потом еще. И еще. Никто не выходил. Истомившиеся подчиненные осторожно подошли к забору и просунули головы в проем калитки. Патрона они застали за необычным занятием. Без шапки, без пальто, с засученными рукавами индийского свитера товарищ Пепренко воодушевленно рыл.