— За бабушку.
— Как?
Мамай извлек из кармана записку.
— Узнаете? Кажется, вы обвинили мою прародительницу в интимных связях с турком? Десять тысяч с открытки за опороченное имя бабушки. Берете? Heт? А то меня из соседнего района просят уступить по шестьдесят.
— Все при вac? — решился Брэйтэр.
— При мне… пока полсотни. Остальные завтра в девять утра. — Опасаясь, что оптовик может случайно забрести в книжную лавку и опередить его, Потап уточнил: — Нет, ровно в восемь часов пять минут у главного входа на рынок. Я думаю, великий маг успеет их к тому времени как следует зарядить.
— Ну, разумеется, — понимающе кивнул Лев Аронович.
Глядя вслед удаляющемуся торговцу, Мамай проговорил:
— Если я и обманывал изредка честных граждан, то делал это по зову моего тела. Но нагреть жулика — это уже для души.
Когда в тех же дверях появился компаньон, тон бригадира быстро стал меняться, переходя от притворного блеяния в ефрейторский рык:
— А-а-а, милейший маг. Дражайший чудотворец! Ну, заходи, псина, заходи. Шут гороховый! Сними этот дурацкий колпак! Хотя нет, оставь. Должна же твоя голова хоть чем-то быть занята. Она тебе только для этого и нужна.
— Не только, — защищался Гена.
— Ну конечно — не только! Еще она тебе нужна, чтобы жевать. Но побереги ее, не перегружай слишком сильно! Пусть эти сложные функции она выполняет поочередно. Ни в коем случае не одновременно. Олух! Зачем я только с тобой связался?
В холле Дворца культуры стоял шум. Разделившись на фракции, зрители подводили итоги исцеления. Одни утверждали, что их взяло, и прислушивались к внутренним позывам. Другие скептически улыбались и тоже прислушивались к позывам. Хворый мужичок сидел в туалете. Учитель астрономии топтался на площади перед "Литейщиком" и озадаченно смотрел в черное застуженное небо, надеясь отыскать в нем спятившее созвездие Козерога.
Посредине костюмерной стоял великий маг и с кротостью умерщвленного кролика внимал критическим замечаниям ученика.
Час спустя после представления в номере гостиницы "Роди" пророки делили добычу.
— Я бы дал тебе половину, но согласись — это будет непринципиально, — приговаривал Потап, сортируя на столе деньги. — Если этой ночью никто не пострадает от энуреза, то только потому, что увиденный кошмар не даст ему заснуть.
Тамасген Малаку влажным взглядом оценивал неэквивалентные доли и нервно чесался. Его чуткое сердце подсказывало, что невзрачная кучка мятых купюр будет предложена ему.
— Ну, скажи, — журил Мамай партнера, — скажи, где ты видел, чтобы тибетские колдуны выступали в колпаках? А эта ряса! Куда ты дел великолепные одежды старика Хотабыча? Украли! Кто мог на них позариться? Неудивительно, что тот гражданин, с которым я беседовал, так тяжело перенес твое появление. Меня самого чуть удар не хватил. Вот тебе четверть куша, и, по-моему, это справедливо.
Тоскливо глядя в окно, эфиоп молчал. Чем быстрее уменьшалась его доля, тем стремительнее удалялись от Козяк раскаленные африканские пески. Некому было орошать скудные почвы; коричневые дали оставались неэлектрифицированными. Жаркому материку не на что было рассчитывать, ибо вся его надежда, единственный предмет его гордости прозябал где-то на краю земли в дешевом, полном тараканов номере и жадно хватал нечистые шарлатанские деньги.
Мамай весело расхохотался:
— Нет, Гена, это… это было здорово! Такой экзотики им не увидеть никогда. Мне тоже. А знаешь! — заливаясь смехом, он швырнул негру еще пачку банкнот. — Это тебе. За оригинальность. От восторженного зрителя. И даже еще… Черт с тобой, папуас, бери… Ну потешил! Ну потешил!
И подельники дружно загоготали. Они смеялись тем напряженным смехом, какой случается только у людей, благополучно переживших катастрофу.
— Все-таки неблагодарная у нас профессия, — заговорил Потап, успокоившись — Нас боятся. Цветов нет, шампанского нет. А поклонницы, все как одна, старшего пенсионного возраста. Мне не нужна такая популярность. К тому же жрать хочется. Но какой нормальный обыватель пригласит на ужин колдунов? А из ночных закусочных здесь только привокзальный буфет, где, кроме дизентерийной палочки, нет ничего мясного. Скучно.
— Когда опять консерт? — поинтересовался Тамасген, аккуратно складывая свои капиталы.
— "Консерт"! Ты хоть один переживи. И вообще — карьера целителя меня не устраивает, много ответственности. Разумеется, воспользовавшись правом первооткрывателей, мы еще можем пощипать соседние райцентры, но это — дело нескольких недель. Скоро там станет тесно от нашествия коллег. Впрочем, можно будет вполне перебиваться, исцеляя народ от исцелителей. А? Верный заработок! Но это не то…
— Спасибо тебе, Потап, — кинулся вдруг обниматься растроганный эфиоп. — Теперь я смогу уехать, спасибо.
— Не роняй в меня слезу, Геннадий, — смутился бригадир, освобождаясь из его объятий. — Побереги ее для папы Феофила. Кстати, он заждался своего блудного сына, пора порадовать родителя.
В ту же ночь артельщики вышли черным ходом из отеля и перебрались на новую конспиративную квартиру.
Глава 3. Продолжение следует
Эфиопу, ввиду его особой примечательности, было велено сидеть и не высовываться. Свою задачу чекист определил так: обнаружить уцелевших Ильичей и произвести оперативное вскрытие.
Вооружившись крепким молотком, Мамай отправился на поиски скульптурного наследия соцреализма. С утра до вечера он рыскал по городу и при каждом удобном случае наносил очередному истукану короткий верный удар. Удобные случаи создавались разными методами. Где-то чекист шел на подкуп, где-то на обман. В двух случаях пришлось изображать из себя политического маньяка. После этого Потап с отвращением вспоминал, с каким идиотским исступлением он дробил пролетарских вождей, изображая из себя слабоумного. Но даже эти унизительные выходки не приносили ощутимых результатов.
Пустоголовые бюсты трескались, как грецкие орехи. В кратчайшие сроки все подозреваемые были разоблачены. Шансы золотоносного вождя выскользнуть из лап кладоискателя приблизились к нулю.
Возвратившись из последнего крестового похода, бригадир нашел эфиопа вальяжно развалившимся на кровати. Подмастерье гадко ухмылялся и тихо гундосил блюз. Уши его пылали словно у невесты перед брачной ночью.
Не говоря ни слова, Потап взял студента двумя руками, перетащил на тахту и занял освободившееся место.
— Пота-ап! — заносчиво взвизгнул негр. — Так какая моя доля?
Не меняя позы, Потап строго посмотрел на зарвавшегося эфиопа.
— У тебя что, Гена, нервный стресс? Выпей валерьянки.
— Какая моя доля? — настаивал Тамасген.
— Боюсь, что с этого момента твоя доля будет горькой, — с угрозой произнес Потап.
— Если я покажу тебе, где клад, — дашь двадцать процентов?
— Если ты не перестанешь мне хамить…
— Я нашель бюст с золотом, — неожиданно заявил артельщик.
— Что ты такое мелешь, Феофилов сын? Какой там еще бюст! Я здесь камня на камне не оставил. Если в черте города и сохранились какие-либо монументы, то только те, что увековечили память о Юрие Гагарине и Чарльзе Дарвине. И при всем моем уважении в настоящее время они меня мало интересуют. К счастью, козякинские учреждения отличались однообразными привязанностями. Последнюю такую привязанность я нечаянно уронил пятьдесят минут назад. Как и все предыдущие, она оказалась пустой.
— А если нет? А если последний Ленин все-таки у меня?
— Ну-у… — уклончиво ответил Мамай. В него вдруг закралось сомнение. "А вдруг!" — подумал он и вслух сказал: — Если ты мне сейчас покажешь это чудо скульптурного искусства — получишь четвертую часть.
— Обещаешь?
— Слово.
Тамасген преобразился. Это был уже не нищий сирота — студент, это был полководец — победитель, демонстрирующий императору свои боевые трофеи. Предчувствуя минуты славы, полководец гордо выставил на стол великолепный сверкающий бюст. Потап наблюдал за его деяниями, лежа на диване и лениво зевая. На трофей он взглянул лишь одним глазом.