— Беру свое слово обратно, — быстро проговорил он, продолжая прерванный зевок, — можешь взять все.
— Как — все?
— Все сто процентов. Жалую тебе с барского плеча.
Подмастерье тупо уставился на бригадира, пытаясь вникнуть в суть происходящего.
— Я что-то не пойму, — опомнился наконец он. — Это — бьюст?
— Ну, бюст, — согласился Мамай.
— Ты его еще не биль?
— Ну, не бил.
— Так давай скорей разобьем.
— Посадят, — равнодушно сказал Потап, отворачиваясь к стене.
— Куда? — не понял эфиоп.
— В тюрьму.
— Как! А раньше…
— Так то ра-аньше. Раньше были Ленины. А сейчас, болван, перед тобой стоит небитый бюст Тараса Шевченко.
— Какого Шевченко? — опешил Тамасген.
— Тараса Григорьевича. Великого украинского писателя и кобзаря, слыхал?
Подмастерье недоверчиво покосился на скульптуру литератора.
— Так это не Ленин? — ужаснулся он.
— По-моему — нет.
— Может, его брат?
— По-моему — тоже нет.
— Но они же одинаковые!
— И вовсе не одинаковые.
— Он же лисый!
— Да мало ли лысых!
— А усы? — сдавленным голосом пискнул негр, теряя последнюю надежду.
— У этого усы длинные, казацкие, а у того стриженые, — спокойно разъяснял Потап, — и бородка имеется. Неужели не видно? Отнеси туда, где взял. Ну! Что же ты не несешь? А может, ты украл?
— Я его не краль, я его купиль.
— И много заплатил?
Тамасген, разбитый горем, молчал.
— Я спрашиваю — много заплатил?
— Много, — мрачно сообщил эфиоп. — Все.
— Ну и дурак. Теперь пойдешь в свою Африку пешком, с бюстом в руках, — развеселился бригадир. — Понесешь, так сказать, искусство в массы. Хотя я сомневаюсь, что твои соплеменники до конца оценят наше искусство. Есть подозрение, что они разукрасят кобзаря перьями и красками и сделают из него идола. А потом мы пришлем вам ноту протеста.
Пока Потап фантазировал, африканец обхватив голову руками, сокрушался:
— Что теперь делать? Что делать?
— Выход один, — посоветовал чекист. — Поезжай в агентство "Аэрофлота" и предложи им обменяться: ты им — Тараса Шевченко, а они тебе — билет до Аддис-Абебы. Думаю, согласятся. В конце концов, там работают более культурные люди, чем твои братья из джунглей. А если ты поделишься своим секретом и поведаешь, сколько в голове кобзаря спрятано золотишка, они его у тебя с руками оторвут. Может, даже дадут сдачу. Валяй. Береги руки!
Тамасген не торопился, очевидно начиная сомневаться в ценности своего приобретения. Он недобро осмотрел бюст литератора анфас и в профиль, после чего изрек:
— Все белие на одну морду. Особенно лисыe и с усами. А я страдаю… Из-за их одинаковых мордов… Если бы я зналь… разве б я отдаль такие деньги… Я хотель как лучше… Что нам теперь делать?
Мамай полежал минут пять, пытаясь вздремнуть, потом вдруг напрягся, повернулся к напарнику и долго, внимательно изучал его. Эфиоп молчал, но по его скорбному лицу было видно, что у него есть что сказать.
— Повтори, пожалуйста, последнюю фразу, — сказал Мамай шепотом.
— Что… теперь… делать?
— Кому?
— Нам.
— А почему — нам? — попросил угочнить Потап, — почти ласково. — Почему- нам, Геннадий Феофилович? Что вы имели в виду? Вы, наверное, просто оговорились. Нет? Ну тогда что же? Почему вас вдруг так забеспокоила наша общая участь? Вы должны сейчас беспокоиться только о себе, потому что это у вас нет денег. Обо мне печалиться нечего, потому что мои денежки в целости и сохранности лежат в данный момент в серванте, в крайнем справа чайнике. Ведь так? Так? — уже совсем нежно заглядывал бригадир в глаза своему компаньону. — Скорее скажите "да", а то во мне невольно пробуждаются нехорошие предчувствия. И если, упаси господи, вдруг окажется, что денежек моих там нет, то я буду вынужден нарушить симметрию вашей каучуковой морды. И вам это хорошо известно. Поэтому спешите, уважаемый, успокойте меня и скажите: "Да, они на месте".
Съежившись, Тамасген хранил молчание.
Размеренным движением Потап открыл сервант, достал крайний справа чайник, снял крышку и заглянул внутрь. Чайник приветливо блеснул фаянсовым дном. Но и только.
— Так, — произнес Потап быстро холодеющим голосом, — кажется, я взял не тот чайничек. Перепутал, черт.
— Тот, — вздохнул подмастерье. — Я хотель как лучше. А вы, белие, все… на одну морду.
— Собирайся, скотина! — зарычал чекист. — Покажешь, где ты ее купил.
— Я… Я не помню.
— Как — не помнишь?!
— Шель, шель, — уныло принялся пояснять эфиоп, — вижу — окно, в окне — бьюст, я зашель, попросиль показать. Меня попросили показать деньги. Я показаль. Бьюст был тяжелый. Я все поняль. Я попросиль продать. Торговаться не стал, боялся — передумают. Потом я бежаль. Долго бежаль, чтоб не догнали. Ни улицы, ни дома не запомниль. Все. Хотель как лучше.
Потап побледнел от гнева, затем покраснел. Через несколько минут он принял свой обычный вид.
Деньги ушли, и гнаться за ними было делом безнадежным. Еще более безнадежным делом было перевоспитывать глупого папуаса. Ума ему нельзя было добавить. Его можно было только убить.
— Интересно, у твоего папаши найдется лобзик? — деловито заговорил Мамай.
— Лобзик?
— Да, лобзик. Это такая маленькая пилочка, которой пилят фанеру. Мне он очень нужен.
— Нужен? — засуетился Гена, подхалимски улыбаясь. — Сейчас… сейчас я узнаю! — Не ожидая столь легкой для себя развязки, он готов был угодить бригадиру чем угодно. — Тебе нужно что-то попилять?
— Да. Пристрелить тебя на месте было бы слишком несправедливо. Я хочу распилить тебя на мелкие кусочки. Лобзиком для фанеры.
Мамай решительно шагнул к расточителю, но… вдруг остановился и, устало махнув на него рукой, вернулся на диван. Его гнев был выше физической расправы над презренным эфиопом.
Вскоре, отрешенно глядя на люстру, кладоискатель погрузился в свои планы.
Планы затевались большие… Оперативная проверка показала — ни в одном из бюстов, разбросанных по городу, сокровища нет. Сокровище таится в памятнике на площади Освобождения. Это и есть груз 468/1. Итак, золото есть, но добыть его обычным способом представляется затруднительным. Взбираться на двухметрового верзилу, который стоит на виду у всех, и затем лупасить его молотком будет как-то неудобно.
От примитивного хищения чекист отказался сразу же. Дело требовало легальности и привлечения технических средств. Отсюда следует, рассуждал Мамай, что свалить монумент можно лишь с согласия властей. А те, в свою очередь, могут пойти на это либо по собственной инициативе, либо по просьбе трудящихся. Организовать просьбу трудящихся будет несложно. Главное здесь — не перегнуть палку, ибо если просьба трудящихся выльется в массовые беспорядки — с Ильичом церемониться не будут. И тогда центнеры (или тонны!) драгоценного металла просто сгинут в вихре бунта. Поэтому нужен просто небольшой организованный митинг, вызванный, к примеру, задержкой выплаты пенсий. Итогом митинга будет церемония свержения пролетарского вождя. Это раз. Еще можно втянуть в этот процесс национал-патриотов, подбить их воздвигнуть на месте Ленина какого-нибудь национального героя. Это два. Кто там у них сейчас национальный герой? Гетман Мазепа? Махно? Богдан Хмельницкий? Надо будет выяснить. Словом, при необходимости просьба трудящихся будет. Но, конечно, самый верный путь — действовать через инициативу местных властей. Они и кран дадут и нужные бумаги. Но как их привлечь? Не в долю же брать! Пойти к мэру и посулить ему за помощь ногу золотого вождя? Нет, безумство. Мэр захочет все. Опять выставить туземца в роли антикварщика? Тоже выход, но взятку потребуют. Можно, конечно, дать, если денег хватит. Черт! Каких денег! Денег уже нет. Эта же скотина все просадила! А может…