— Вась, так ведь человек и обидеться может, — робко высказал мнение баптист.
Василий пристально вглядывался в лицо идейного врага и приговаривал:
— Видишь светлое будущее, видишь? Я тебе покажу "слава КПСС".
— Вась, сынок, милицию ведь позовут.
Созерцатель будущего затихал. Положение становилось критическим.
— Это недемократично, — упрекнул Мирон Мироныч, — принуждением не убеждают.
Сын подумал и согласился. Противник был помилован. Владимир Карпович стал приходить в себя и мелко задышал.
— Я, бать, демократию в обиду не дам, — сказал душитель, грозно оглянувшись на отца.
— Да, да, я знаю, — вздохнул Коняка. — Ну, иди на кухню, супу поешь.
Мирон Мироныч приподнял соратника и помог сесть на диван. Спустя полчаса тот смог двигать зрачками и языком.
— Фу-х, — шепнул он, — ну и сыночка вам бог послал.
— Не богохульствуй на Бога, — отозвался баптист. — Господь на такое не способен, — и, враждебно покосившись на Куксова, добавил: — Хотелось бы мне знать, чьих это рук дело.
— Не моих, — поспешно заявил Куксов. — Как вам не стыдно! Подумать такое про мои руки! С чего у вас такие обвинения? Эти ваши намеки!
— А банка?
— Что — банка?
— Банка времени! Помнишь, что товарищ Мамай увидел? Ну?
— Да мало ли банок! Это еще ничего не значит. Можете… можете у Пятилетки Павловны спросить, она подтвердит.
— Угу, подтвердит, — резонно заметил Коняка. — Я лучше под паровоз брошусь, как Анна Каренина.
— Ну вот видите, я тут ни при чем.
— А брови?
— Чего — брови?
— У Васьки бровей нет.
— Ну и что?
— У тебя они тоже отсутствуют.
— Да, ну и что же! У вас два уха, и у меня два уха, так, может быть, из этого выходит, что и вы мой сын!
Оказавшись в тупике, Коняка долго хлопал на соратника рыжими ресницами.
— Может, чаю? — предложил наконец он.
— Пожалуй, — согласился Куксов.
— А без сахару не будешь?
— Не откажусь.
Хозяин вздохнул и, шаркая тапками, отправился на кухню. Вскоре он принес два стакана теплого желтого чая. Его стакан, впрочем, содержал жидкость более темного цвета. Вероятно, она была и слаще, но гость проверить этого не мог и потому безропотно принял угощение.
— Однако и я тоже… того, — хрюкнул Мирон Мироныч, начиная чаепитие.
— Чего? — не понял Куксов.
— В расчете с тобой.
— В каком? — насторожился Владимир Карпович, подозревая, куда клонит баптист.
— По части дочки твоей. Как там ее? Изольды.
— Что вы имеете в виду?
— Что, что! Рыжая она у тебя, вот что!
— Она бр-рюнетка, — покраснел Куксов.
— Брешешь, крашеная она под брюнетку, — нахально заявил Коняка. — А на самом деле — рыжая. Как я.
— Нет, не рыжая.
— Рыжая. И конопатая.
— Это решительно ни о чем не говорит! У нее, между прочим, почти нет бровей. Она их наводит карандашом.
— Ну и что, что нет! Сам говоришь, что брови ничего не подтверждают. У меня два уха, и у тебя столько же, так, может, и я твой сын?
— Ну, знаете, — вяло произнес Куксов, придя в некоторое замешательство. — Фу-х, жарко у вас. Не будет ли еще чайку?
— Без сахару, — торопливо напомнил баптист.
— Да знаю, знаю.
Соратники молча выпили еще по стакану чая. Грустно повздыхали. Мирон Мироныч долго и задумчиво курил и наконец миролюбиво обратился к гостю:
— Ну и как там она, Изольда, значит? Слыхал, что в Москве учится.
— Нет, уже уехала. Дома сидит.
— Выучилась?
— Д-да… В общем, бросила.
— Ага, понимаю, за аморалку, значит, выперли.
— Ну-у… С одной стороны — да, а с другой…
— А с другой — за пьянку? — подсказал Коняка, нехорошо ухмыляясь.
— Да ну что вы, ей-богу! Бросила, и все. Разочаровалась.
— Понимаю. М-да, послал господь дочку.
Куксов возмущенно поднял те места, где должны расти брови, привстал, но, передумав, сел.
— Да-а, — горестно согласился он.
Пропагандист с пониманием посмотрел на агитатора. Агитатор с пониманием уставился на пропагандиста. Они были квиты.
— Может, пропустим по этому поводу? — подмигнул Коняка. — Раз такое дело.
— А супруга?
— К сестре уехала, сегодня не будет.
— Ну, тогда — пожалуй.
Тайком от Васи Мирон Мироныч принес бутылку самогона и соленых огурцов. Для конспирации включили телевизор, начались вечерние новости.
Пили молча и усердно. Хозяин потреблял собственное зелье с большим умением. Гость брезгливо морщился, но смиренно принимал угощение.
После второй рюмки часто являются дельные мысли, способные решить проблемы, нерешаемые на трезвую голову. На этот раз дельные мысли пришли в головы соратников почти одновременно.
— Слушай! — хлопнул гостя по плечу Мирон Мироныч. — А давай твою Изю замуж выдадим!
— Давайте! — воспрянул Владимир Карпович. — А за кого?
— За Васю моего!
— Давай! — обрадовался Куксов и, подумав, спросил: — А где они будут жить?
— У тебя! — все так же восторженно отвечал баптист.
Куксов мигом протрезвел.
— Это почему это у меня?! Нашли дурака! По правилам муж жену к себе домой ведет.
— Ага! Сам нашел дурака! Изю свою ко мне спихнуть хочешь?
— Она не Изя, она — Иза.
— Все равно — дура!
— Это Иза — дура?! Да она в самой Москве училась! У нее манеры! И акцент, как у москвички!
— Тем более — дура, — заключил Коняка.
— А ваш Васька и вовсе болван! — разозлился агитатор. — Тоже мне, любитель демократии! Хулиган!
— Чего? А может, мне его позвать? — припугнул Мирон Мироныч.
— Не надо, — попросил Куксов, быстро присмирев.
— То-то. А вообще-то правильно, не надо ее за Ваську отдавать. Он ее прибьет.
— Это мы б еще поглядели, кто кого прибьет.
Несчастные отцы снова замолчали. Каждый думал о своем. Выпили по третьей.
— Да, — размышлял вслух зав. отделом агитации, — мне б ее только замуж выдать… Да ведь она за кого попало не пойдет еще… Ей надо что-нибудь этакое… с деньгами, с положением… вроде нашего… — Владимир Карпович запнулся, испугавшись неожиданной Мысли.
— Мирон Мироныч, — осторожно обратился он к соратнику, — а товарищ Мамай случайно не женат?
— Нe знаю, — пожал плечами баптист, горюя о чем-то сокровенном.
— А товарищ Степан?
— Не знаю… А что? — сообразил наконец Коняка.
— Так, ничего. А что вы вообще думаете о председателе?
— А ты что думаешь?
— Я первый спросил.
Мирон Мироныч подозрительно посмотрел на соратника. "Может, он провокатор? — предположил баптист. — Зачем он вообще пришел?"
— Хороший он человек как руководитель, — поспешно ответил Мирон Мироныч.
— Да, я тоже так считаю, — кисло согласился Куксов, — но по-моему… по-моему, он немного слишком требовательный. Как по-вашему?
— Немного слишком, — высказался Коняка, державший ухо востро.
— И немного как бы с замашками.
— У… немного есть, самую малость.
— И нас он, кажется, не очень уважает.
— У…, чуть-чуть не уважает.
— И непонятно чего он хочет!
— Да, вроде б как непонятно.
Чувствуя моральную поддержку, Куксов набрался храбрости и брякнул:
— И вообще он диктатор!
— Точно! Культ личности из себя строит! — осмелел в свою очередь Коняка.
— Не те сейчас времена! — воинственно солировал агитатор.
— Не те! — страстно поддакивал пропагандист.
— Чего это он тут раскомандовался!
— Раскомандовался! А тот! Черт нерусский!
— Товарищ Степан? Точно! Я сразу это заметил!