Козырь был весомый. "Мужчины с деньгами будут ползать по моим ногам", — размышляла коварная парикмахерша, кромсая чьи-то патлы.
К несчастью, то, что было написано в справке, не было написано на Изольдином лбу, и мужчины с деньгами не проявляли желания ползать по ее ногам. Впрочем, мужчины без денег — тоже.
Сперва надо их завлечь, планировала Иза, а потом — предъявить справку.
И потомственная дворянка стала завлекать ничего не подозревающих мужчин. Она завлекала их днем и ночью и делала это с таким усердием, что видавщая виды администрация СПТУ лишила ее временной прописки и койки в общежитии.
Москву Изольда покидала под звуки марша, которыми веселили отъезжающих вокзальные громкоговорители. Она лежала на боковой полке плацкартного вагона и провожала пыльные столичные окраины ненавидящим взглядом.
В бывшей столице СССР по-прежнему обитали артисты и дипломаты, в тоннелях метрополитена по-прежнему носились вагоны. И по-прежнему там хватало места всем: богачам и нищим, москвичам и приезжим, домохозяйкам и членам Государственной думы, — всем. Не было там только места для потомственной дворянки, предков которой занесло когда-то в тихий Козякинский уезд.
Но столичная жизнь не прошла для Изольды даром. В провинцию она вернулась настоящей светской львицей. Теперь она умела оттопыривать мизинец, когда держала ложку, томно курить и в нужные моменты падать в обморок. Но главное — Изольда Куксова умела говорить.
Разумеется, в этом не было ничего удивительного. Большинство людей владеют этим ремеслом уже в трехлетнем возрасте, но уже в этот период они говорят по-разному, и эта разница с течением времени не уменьшается. Отдельные категории граждан, учитывая род занятий и служебное положение, могут отдавать предпочтение тем или иным частям речи. Так, например, междометия чаще всего вырываются из уст младенцев и зрелых кокеток. Руководящие работники и милиционеры употребляют глаголы. Именами числительными оперируют бухгалтеры и заключенные.
Изольда Куксова предпочитала прилагательные. Все остальные части речи служили ей лишь связующими звеньями. От этого, считала Изольда, речь делается изысканнее и загадочнее. Нередко она становилась столь загадочной, что сама светская львица не могла ее понять.
Имея такой набор аристократических манер, можно было без труда покорить лучших мужчин Лондона и Парижа; испанские доны укладывались бы в штабеля; экспансивные синьоры стрелялись бы от любви. Но козякинские мужики были из иного теста. Всех этих тонкостей они не понимали. Когда Изольда заводила светскую беседу, они таращили на нее глаза и называли дурой. Когда потомственная дворянка в нужные моменты падала в обморок, козякинские ухажеры восторженно ржали и уходили. К тому же после таких падений портилась мебель.
Нет, общаться в этом глухом райцентре Изольде было решительно не с кем.
В тот вечер Владимир Карпович вернулся раньше обычного и, волнуясь, бестолково стал кричать:
— Сегодня… сейчас придет гость! Очень важный человек! Из центра! Нет никаких гарантий! Постарайся! Покажешь ему бюст. Все, что он захочет. Я побежал, не буду мешать. Важный человек! Персона! Нет никаких гарантий!
Схватив холодную котлету и что-то прошептав жене, Куксов скрылся. Тотчас же в доме поднялась суматоха.
Гостей встретила тетка с жирно намалеванными бровями и ртом.
— Здра-авствуйте, — сказала хозяйка, протягивая для поцелуя пухлые пальцы. — Куксова, потомственная дворянка.
— Граф Мамай, — без колебаний отрекомендовался Потап, пожав ее мясистую руку. — А это Гена. Тоже… из племенных шейхов.
— Гена?! Невообразимо замечательно! Прошу вас лучезарно, господа, проходите окончательно. — Взяв пальчиками полы юбки, чтобы они не влачились, по полу (хотя юбка едва прикрывала икры), дворянка зашагала в глубь гостинной.
Кладоискатели озадаченно переглянулись.
— Га? — спросил Гена, обращаясь к бригадиру за разъяснениями.
— Чего "га"? — перекривил Потап. — Я сам плохо понимаю по-старославянски, но, по-моему, нам здесь рады.
Посредине комнаты стоял стол, покрытый новой, в петухах скатертью. На креслах и диване лежали коврики. В серванте громоздилось много посуды. По тому, что верхние тарелки были плохо вымыты, можно было судить, что их совсем недавно принесли из кухни для количества. На столе стояли две рюмки, две чашки, сахарница, ваза с пластмассовым виноградом и закопченный чайник.
— Прошу просциць меня великосветско, господа, — присела хозяйка в реверансе, — я не ожидала вашего внезапного визита решительным образом. Присаживайтесь пракцически к столу. Сухое шампанское только что закончилось, но имеется гренландское великолепное кофе. Налиць вам?
Потап хмурился. Беседа ему не нравилась, грозя принять затяжной характер. К тому же, чтобы разобрать, что несет эта тетка, приходилось все ее мудреные выражения переводить в упрощенную форму.
Друзья держались скованно, опасаясь подать тему для затруднительного разговора.
Хозяйка достала из серванта третью чашку и налила всем из чайника кофе, "гренландское".
— Как вам нравится наша провинция, господа?
— Ничего себе, — сдержанно кивнул Потап.
— А я определенно обожаю провинцию коренным образом. Здесь, в благоухающей провинции мне собственноручно нравится. Нет пронзицельной светской сумато-охи, нет приставучих, надоедливых мущи-ин. Помните, как у Тсютчева? "Здесь тихо и светло, и не щебечут пцички". Вы любите Тсютчева, граф?
— Я? Я, собственно… я отдаю предпочтение Гоголю. А вот шейх — большой его любитель.
— Пра-авда? — подскочила тетка и захлопала в ладоши. — Это безумно искрящееся предложение! Шейх, пра-ачтице нам что-нибудь памятное, щемящее. Просим! Просим!
Тамасген принялся озабоченно дуть в чашку.
— Видите ли, сударыня, — начал выгораживать его Мамай, — шейх читает Тютчева на… своем языке. Нам он будет недоступен.
— Ах, как ностальгически жаль. А вот я без Тсютчева ни одного достойного дня не могу. В литературном плане я осуществляю над собой безудержный контроль. Я абажа-а-ю всех литераторов, кроме… кроме Мусоргского. И еще я не люблю догов. Эти развратные псы определенно напоминают мне голых мущи-ин. Еще кофе, граф?
— Спасибо, напился.
— Пейте, пейте, я еще намешаю! — Дворянка схватила чайник и грациозно удалилась.
Когда артельщики остались одни, эфиоп, хранивший до этого напряженное молчание, схватил вдруг Потапа за рукав и, боязливо оглядываясь, стал просить:
— Потап, уйдем отсюда, она сумасшедшая, уйдем, ведь отравить может.
Бригадир раздраженно выдернул руку.
— Не будь таким впечатлительным, Геннадий. Если женщина выжила из-ума, то это не значит, что с нее больше нечего взять. Не будь грубияном. Да и тебе не мешало бы повращаться в светских кругах, а то ты у меня совсем одичал.
Сзади набежала Куксова:
— Пейте, граф, еще полкружки.
— Полкружки? Что ж, полкружки можно. Очень хороший гренландский кофе.
— Это Владимир Карпович достал. Угощайтесь великодушно и вы, шейх.
— Премного благодарен, — буркнул африканец, вызвав немалое изумление бригадира.
— Скажите, госпожа Куксова, а где ваша дочь? Спросил Мамай, решив отвлечься от литературной темы. — Она стесняется посторонних мужчин?
— Дочь?
— Ну да, дочка.
— Какая дочка?
— Совместная, какая же еще? — приятно улыбнулся Потап. — Ваша и Владимира Карповича?
— У меня нет абсолютно никакой дочери, милостивый государь, — процедила хозяйка, поджав губы.