Но услугами роддома пользовались и граждане с других улиц, плохо знающие местные правила ориентирования. Окна общежития так же, как и роддома, были пронумерованы для удобства посетителей. Из форточек обоих корпусов с равной насыщенностью вырывались дамские вопли и детский плач. Такая обстановка нередко приводила к тому, что роженицы, подгоняемые внутренними позывами, забегали в общежитие и норовили лечь на стол перепуганного вахтера, которого тут же обступали с подарками и угрозами сопровождающие роженицу лица, требуя отдельную палату и обещая пустить все заведение к чертям на воздух, если, упаси бог, родится девка. Конечно, рано или поздно выяснялось, что произошло досадное недоразумение, но бывали случаи, когда это выяснялось уже слишком поздно.
На два сугубо женских заведения приходился лишь один мужчина, да и тот немец. Это был памятник Фридриху Энгельсу, торчавший посередине пустыря и равноудаленный от обоих зданий.
Появлялись здесь и другие мужчины, но в отличие от мудрого арийца долго они не задерживались. Посетители родильного дома приходили обычно днем, гости общежития собирались к вечеру.
Иногда незадачливые папаши держались не той стороны улицы и оказывались прямо под окнами работниц консервного завода. Отыскав окно с нужным номером, папаша бросал в него камешки и нервным голосом звал свою разрешившуюся от бремени супругу. Когда из нужного окна высовывалось ненужное лицо и начинало объяснять, что никакой Зины (или Нины) здесь нет, — папаша начинал смеяться, делая вид, что понимает юмор. Повеселившись вдоволь, он вновь просил позвать Зину (или Нину), но уже более серьезным голосом. Все то же ненужное лицо опять принималось втолковывать, что гражданин ошибся. Папаша начинал злиться, работница консервного завода — все больше раздражаться. Когда же наконец посетитель прозревал и потихоньку начинал осознавать, что стоит перед женским общежитием, в котором живут одинокие женщины и которых там много, — с ним случался моральный перелом. С этого момента папаши разделялись на две категории: одни извинялись и, конфузясь, топали к противоположным окнам; другие же, напротив, принимались хихикать и напрашивались в гости. После таких визитов, спустя нужный срок, наиболее гостеприимные работницы консервного завода покидали стены общежития и перекочевывали в учреждение напротив.
Словом, два двухэтажных дома, к которым выходила улица бакинцев-латышей, походили друг на друга не только формой, но и содержанием.
Василий был в этих местах частым гостем и потому легко ориентировался даже в темноте.
— Пришли, — сказал он.
Потап сбросил балетмейстера на лавку и осмотрел прилегающую территорию.
— Это кто там? — заволновался вдруг кладоискатель, увидев стоящего в темноте истукана.
— А, — отмахнулся Вася, — Карл Энгельс… или кто-то из них.
— Интересно, интересно, — проговорил Потап, устремляясь к памятнику.
На самом деле интересного ничего не было. При всех своих заслугах великий теоретик никогда не был вождем революции, что автоматически исключало его из числа подозреваемых. Единственное, что смутило чекиста, — это армейские ботинки Энгельса и его полувоенный френч. Но на подобные детали уже не стоило обращать особого внимания.
Тем временем Вася тормошил Пиптика, пытаясь привести его в чувство.
— Ванька! Ванька! Вставай, дурак! — горячился Василий. — Пришли уже, ну.
Старания его были напрасны — Иоан Альбертович окончательно размяк и выглядел невменяемым.
— Сам не пойдет, — заметил Мамай, — кантовать придется. Кстати, куда это вы меня привели? Неужели в этой глуши водятся женщины?
— Еще как водятся. Дом вот этот видишь? Так там теток одиноких, как грибов.
— А что там? Дом престарелых?
— Общага. Женская.
— Женская? Так чего же мы здесь стоим! Помню, был я однажды у студенток культпросветучилища…
— Здесь не культпросвет, — предупредил Василий. — Здесь люди рабочие, серьезные. Суровую правду жизни враз тебе покажут, пикнуть не успеешь. Никакого права выбора. Одному сюда лучше не ходить — пропасть можно.
— Понимаю. Может, ноги сделаем, пока не поздно?
— Со мной не боись. Со мной не тронут. Ну ладно, давай свидание назначать, а то холодно уже. Кого предпочитаешь?
— Брюнеток с голубыми глазами.
— Где ж я тебе ща брунэток возьму, начальник! Давай хоть имя подходящее выберем. Таня тебе подойдет?
Потап безучастно пожал плечами.
— Таня так Таня.
Коняка сложил руки рупором и заорал во всю глотку:
— Та-ня-аl Та-ня-а-а! Та-а-ань!
Из разных окон выглянуло несколько дамских голов.
— Выбирай, — кивнул Вася.
— Что, все Тани?! — растерялся бригадир.
— Большинство. Не все, конечно. Некоторые только прикидываются Танями, но поди проверь. Любая будет стукать себя в грудь и клясться-божиться, что она и есть Таня. Ладно, главное туда попасть, а там разберемся. Эй, тетя! — окликнул он голову, торчащую из ближайшей форточки. — Ты Таня?
— Ну.
— А мы к тебе. Открывай.
— Я-то открою, — сказала голова. — А вы точно ко мне?
— К тебе. К кому же еще!
— Клянись.
— Честное комсомольское.
— А то знаем мы вас. Вас только запусти. Что за мужики пошли! Раньше по бабам шастали, а теперь — по холодильникам.
— Не, холодильники трогать не будем, — пообещал Вася. — А кто сегодня на вахте?
— Баба Лида, — сообщила неведомая Таня.
— Плохо дело. Я ее знаю — зверь. Надо торопиться.
Окно отворилось. Балетмейстера подсадили на подоконник, и после недолгих колебаний Пиптик бесшумно опрокинулся в комнату. От толчка Иоан очнулся и продрал глаза.
— Здрасьте, девочки, — расцвел он в блаженной улыбке.
Следом забрался Вася. Потап замялся. Он хотел было сказать, что председателю райкома не пристало шастать по окнам, но тут из-за угла выступила чья-то тень.
— Ах вы паразиты! Вот я вас, кобелей! — закричала тень весьма нелюбезным голосом.
— Шухер! — прохрипел Василий. — Баба Лида!
Презирая самого себя, чекист вскарабкался на подоконник и через мгновение приземлился на что-то мягкое.
Девочки оказались гораздо старше, чем предполагал Потап, и это было не самым большим их недостатком.
"Лучше б я на поминках остался", — пятясь, подумал чекист. Но отступать было некуда — за окном бродила зловещая вахтерша.
Стороны представились. Мамай назвался Борей. "Чего ради я должен оставлять свои паспортные данные, когда еще неизвестно, чем все это кончится" — решил он про себя.
Девочек звали Таня и Клава. Решили выпить чаю.
— Сахару нет, — сообщила Клавдия.
Таня пристально посмотрела на вновь заснувшего Пиптика и сказала:
— Сейчас принесу.
Пока хозяйка ставила на стол посуду, Вася строил председателю идиотские рожи, подмигивал и незаметно подталкивал ногой. Потап хмуро рассматривал картинки с котами, приклеенные к стене.
Вернулась Таня и привела с собой даму с бигудями на голове.
— Который? — спросила незнакомка в бигудях.
— Тот, — указала Таня, — который в углу спит.
— Хлипкий какой-то.
— Какой есть. Будешь брать? А то я Сорокиной предложу.
— Ладно. Держи вот. — Дама отдала кулечек с сахаром, взвалила Пиптика на плечо и унесла в неизвестном направлении.
— Куда это они? — оторопел чекист.
— А я откуда знаю! — огрызнулась Таня. — Я им путевой лист не выписывала.
— Известно куда, — загоготал Вася, — жениться!
— Эта дама, как мне показалось, в возрасте…
— Старый конь борозды не испортит, гы-ы.
"Придурок, — тосковал лже-Борис. — И зачем я только согласился с ним идти! Черт знает что! Пиптика за кусок рафинада продали! Он, конечно, и того не стоит, но сам факт!"