— Ничего. Надо было раньше думать, до того, как ты… это самое… напал на несчастную. А судя по тому, как эта дамочка уверена в себе, есть подозрение, что эти твои… — Потап деликатно отвел взгляд, — неоднократные нападения повлекли за собой вполне естественные последствия. И если это так — тебе ни за что не отвертеться. Что делать! Равноправие женщин с мужчинами достигло такого уровня, что это равноправие женщины уже могут отстаивать в суде. Ты, конечно, можешь и удрать до суда, но, в интересах дела, я тебе этого не позволю. Если твоя невеста пойдет по инстанциям, то мне будет довольно трудно убедить соратников, что товарищ Степан, который больше месяца был в Брюсселе, и злостный бабник, которого в течение этого же месяца видели в женском общежитии, — это два совершенно разных негра. Так что, дорогой компаньон, придется тебе вступить в законный брак и увезти жену с собой. Любишь кататься, люби и саночки возить. Я всегда говорил, что потребительское отношение к женщинам доведет тебя до ручки. Внеси и ты хоть какую-то лепту в наше общее дело. Ничего, со мною случалось и похуже. Кстати, я подозреваю, что эта твоя лепта будет для тебя не слишком в тягость.
— Ладно, — быстро согласился компаньон, — буду жениться…
В комнату вошла Люда, неся на руках стопку аккуратно сложенных вещей. Сверху лежала выстиранная, тщательно наглаженная рубашка…
Когда подмастерье облачился в чистые, отутюженные брюки, подозрение бригадира стало возрастать.
Невеста провела их до лестницы и спросила у Потапа, как у старшего:
— Ночевать вы его ко мне приведете?
— Мада-ам, — сказал Потап наставительно, отведя ее в сторону, — не позорьте наши нравы перед иностранцем. Что о нас могут подумать? Точнее — о вас. Порядочная девушка не должна позволять ничего лишнего до брачной ночи. Особенно жениху. Он вас потом больше уважать будет.
Путь к дому № 12АБ выбрали самый короткий. Шли глухими улицами, по раскисшим дорогам, где в эту пору года мог пробраться только пешеход или гужевой транспорт.
Мамай рассказывал о блестяще разработанной и проведенной операции, которая едва не увенчалась успехом.
— Он был в моих руках, — перешел Потап к кульминационной части. — Я его даже мог пощупать. Целая скала золота! Мы готовы были броситься друг другу в объятия, чтоб не расставаться никогда. Ильич уже склонялся в мою сторону, он почти падал, но тут…
Бригадир замолчал, вновь переживая драматический момент.
— Что? — не выдержал напряжения Гена.
— Лебедка.
— Какая?
— Грузовая.
— Что?
— Поломалась, — произнес Потап замогильным голосом.
От ужаса эфиоп прикрыл ладонью рот и сочувственно покачал головой. После минуты молчания он спросил:
— А потом? Памятник ты сняль?
— Вот дурак! Я ж говорю — лебедка поломалась!
— А-а… А что такое лебедка?
— Это такое приспособление, которое накручивает, — нетерпеливо пояснил бригадир. — Запчасть такая в кране самая главная. Короче, какая уже разница!
— И без нее кран не может работать? — догадался подмастерье.
Потап сердито посмотрел на друга.
— Если б мог — я бы сейчас не месил грязь в этой дыре, а играл в гольф на острове Майорка. Эх! Из-за какой-то грузовой лебедки!..
Негр ничего не сказал и как-то странно улыбнулся. В этой улыбке чекист увидел если не презрение, то во всяком случае снисхождение. "Чего он лыбится, — обозлился Потап, почувствовав к эфиопу внезапную ненависть. — Над кем это он смеется! Пока я надрывался, этот урюк по бабам шлялся! Дешевка! Пиптика хоть на сахар выменяли, а за этого чуть приданое не потребовали. Мученик! Что-то не сильно он похож на того лишенца, которого из себя изображал. Морду наел — хоть поросят бей. Больше месяца жрал, пил, спал… и пользовался прочими благами, а теперь строит из себя жертву. Сволочь. Сидит на моей шее… Черт! Из-за какой-то грузовой лебедки…"
Мамай оглянулся и, убедившись, что их никто не видит, дал эфиопу увесистого пинка. Лишенец подпрыгнул и выкатил глаза, требуя объяснений.
— Чтоб знал, — прозвучал исчерпывающий ответ.
Снег растаял, оголив землю. Его жалкие остатки еще лежали под забором и с северной стороны домов. В глазах рябило от спичек, бумажек, этикеток и прочей дребедени, накопившейся за зиму. Отовсюду капала вода, все шевелилось и блестело. Почва сочилась жиром. Казалось, что ею можно начищать сапоги. Воробьи проявляли такое оживление, какое позволительно только в марте. Пришла весна.
Перед подъездом небоскреба эфиоп осмелился спросить:
— А что делаль дядя Феофиль, когда узналь, что я… пропаль?
— Плакал, — равнодушно ответил Потап.
— Плакаль?!
— Да, плакал. А чего ты так удивляешься? Такое часто случается, когда на человека обрушивается долгожданная радость — он плачет. Сейчас зайдем опять начнет реветь. На этот раз от горя. Я ему о твоем возвращении еще ничего не говорил. Решил сделать сюрприз.
Тамасген заметно омрачился.
— А что я ему скажу? Где я биль?
— Аппендицит, скажешь, отрезали. Или гланды. А лучше — и то, и другое. Кстати, я ему от твоего имени письмо написал, где во всем сознался. Так что теперь можешь называть его папой вполне откровенно. О женитьбе, я думаю, лучше не сообщать. У него сейчас и так забот хватает…
Забот у Буфетова было действительно много. Он сражался. Вот уж две недели, как на кухне квартиры № 96 велась беспощадная война с тараканами.
Прежде чем начать боевые действия, Феофил Фатеевич купил на базаре пакет с загадочным желтым порошком. Как утверждал продавец и гласила рукописная этикетка, в пакете было не что иное, как "Ификтивное средство на основе иpaнскoгo яда против тараканов, прусаков, вшей, клапов и остальной нечисти".
Решив быть беспощадным, Феофил Фатеевич приобрел сразу два кулька. Дома, вскрыв один из них, он показал чудодейственное средство Потапу и с сомнением спросил:
— Как вы думаете, это на них подействует?
— Судя по запаху, эта дрянь убивает все живое, — поморщился квартирант.
Но иранский яд действовал тараканам лишь на нервы. Не церемонясь, Феофил Фатеевич насыпал порошок в углы, на плинтусы, под газовую печь и по полу, где проходили караванные пути насекомых. Все было напрасно. С приходом темноты банды зловредных тараканов по-прежнему совершали дерзкие набеги, шурша и не давая Буфетову покоя.
— Почему же они не умирают? — недоумевал Буфетов. — Загадка природы. А может, они не сразу умирают, а постепенно?
— Верно, верно, — резвился Потап. — Вы плиту отодвиньте. Они все, должно быть, уползают туда и там тихо кончаются. У них там тараканье кладбище.
Феофил Фатеевич не отвечал. Он и сам давно заметил, что средство против тараканов, прусаков и прочей нечисти идет этой нечисти только на пользу. Непутевый отравитель был в отчаянии. Трудно сказать, до какой бы степени это отчаяние дошло, если бы щедрый на выдумки квартирант не подал новую идею.
— Используйте их здоровье против них же самих, — посоветовал он. — Я понял — секрет в другом. Раз уж ваши кухонные звери от этого порошка только толстеют, то, стало быть, они растолстеют так, что не смогут пролезть ни в одну щель. Да и бегать они стали медленно. Так что скоро вы их сможете давить, сидя на табуретке…
Когда блудный сын с товарищем пришли домой, Феофил Фатеевич, стоя на коленях и занеся тапок над головой, терпеливо выжидал, когда рыжий таракан вылезет наконец из-под холодильника.
Первым в кухню вошел Мамай.
— Ну, сколько истребили? — осведомился он.
— Двадцать семь. Жду двадцать восьмого.
— Я вам тут еще одного привел, — сообщил Потап, указав на Гену.
— Сынок… — сказал Буфетов, не меняя позы. Пришел все-таки…
— Пришель… папа, — пробормотал эфиоп.
Чекист окинул отца и сына саркастическим взглядом, посмотрел на часы и торопливо произнес:
— Ну, ладно, не буду мешать семейному торжеству. Геннадий поможет вам в вашем ратном деле, а меня ждут мелкие государственные дела.