Пожелав друг другу спокойной ночи, в половине третьего приятели легли спать.
— В субботу я женюсь, — проговорил подмастерье.
— Уже? — удивился Потап сквозь набегающий сон.
— Да. Больше тянуть нельзя.
— Надеюсь, у тебя хватило ума никого не приглашать?
— Угу… Но тебя мы приглашаем.
— Спасибо, — пробормотал бригадир. — для меня большая честь…
Возвращение товарища Степана райкомовцы почтили вставанием. Все они были гладко причесаны, побриты, умыты и походили на застенчивых первоклассников.
Высокий гость гордо посмотрел на подпольщиков, надел очки, развернул сложенный вчетверо клочок бумаги и с достоинством произнес:
— Дорогие советский друзия.
Затем, на хорошо ломанном русском языке, он зачитал приветствие Президиума IV Интернационала.
Речь его была похожа на выступление какого-нибудь Чрезвычайного и Полномочного посла Республики Бурунди. Потап только диву давался, с каким хладнокровием эфиоп исполняет свою роль.
Подпольщики были удивлены не меньше. Многие из них слышали товарища Степана впервые и нашли его голос вполне приятным и густым. Но дикция у посланника оказалась прескверной. Говорил он так, словно во рту у него находилось яблоко, которое он ворочал языком от одной щеки к другой. Все, что удалось разобрать в приветственной речи, была весть о том, что райкомовцам передают пламенный привет их зарубежные друзья.
Помусолив яблоко, эфиоп поднял глаза и, щедро улыбнувшись, закончил:
— Спасып за вныманыэ.
Сразу же после этого состоялась церемония вручения памятных подарков, окончательно растрогавшая всех присутствующих.
Лев Аронович, как, предводитель гвардии, был награжден ценными часами. Монархист получил медные запонки ручной работы. Ручка, которая была под завязку залита чернилами, но почему-то не писала, попала к Коняке. Осторожно осведомившись, не бывал ли диссидент в Полтаве, Мамай сунул ему открытки с видами центральных полтавских площадей и улиц, выдав их за виды Брюсселя. Игнат Фомич, никогда не посещавший не только Полтаву, но даже и столицу Бельгии, отметил про себя, что по европейским проспектам ездят такие же трамваи, как и в области, и форма у милиционеров такая же. Столовый нож достался Харчикову, который был приятно удивлен, разглядев на его лезвии знак качества. Всем остальным, кому подарков не хватило, пришлось довольствоваться рукопожатием товарища Степана.
После раздачи пряников собрание приняло деловой характер. Подпольщики разбирали сложившуюся революционную ситуацию, обсуждали стратегию и тактику предвыборной борьбы, и наконец, вооружившись инструкциями председателя, кандидаты отправились на встречу с избирателями.
Спустя всего лишь час большинство кандидатов добрались до своих участков и, не мешкая, принялись за дело.
Баптист выступал в столовой завода железобетонных конструкций, в самый разгар обеда. Рабочие кушали пшенку, сосредоточенно глядя в свои тарелки. Но те, кто покончил с кашей и запивал ее компотом, слушали объявившегося агитатора с немалым любопытством.
— Братья и сестры! — говорил Коняка осипшим от волнения голосом. — Наш район — это отмирающий динозавр с маленькой головой, огромной, неповоротливой тушей и рахитическими ножками…
— Дамы и господа! — ораторствовал в это же время Куксов. — Наш район — это отмирающий динозавр с маленькой головой…
Свою программу монархист оглашал в помещении ЖЭКа № 4, где собралось десятка два старух из прилегающих домов.
— …Туша — это раздутый чиновничий аппарат!
— А хилые ножки… — голосил Пиптик, стоя перед работницами хлебозавода, — хилые ножки — это мы с вами!
Работницы сдержанно смеялись.
— …Разрешить кризис можем только мы, "зеленые", то есть защитники флоры и фауны! — распинался балетмейстер, перейдя на фальцет. — Я, как представитель "зеленых", то есть защитников флоры и фауны…
Розовощекие работницы уже не стесняясь обсуждали импульсивного кандидата и смеялись все свободнее…
Эти и многие другие подробности сообщила чекисту сексот Кислыха, способная, как известно, присутствовать в нескольких местах одновременно. Мамай остался вполне доволен поступившей оперативной информацией и честно выдал осведомительнице причитающийся гонорар.
События разворачивались согласно плану. Не было только никаких сведений о Цапе.
К вечеру кaндидаты стали возвращаться. Отпустив эфиопа на побывку к невесте, Мамай сам встречал соратников. Каждого вошедшего он усаживал рядом с собой, по-дружески угощал чаем и внимательно слушал отчет. Изредка Потап останавливал коллегу и дополнял его рассказ какой-нибудь деталью, приводя рассказчика в большое замешательство.
Последним в контору вернулся Мирон Мироныч. Он был слегка пьян и внутренне чему-то очень рад.
Председатель пересчитал свое войско и с неудовольствием обнаружил, что одного не хватает.
— Где Цап? — спросил он строго.
Выдержав эффектную паузу, баптист с трудом возвел к небу окосевшие глаза и старательно проговорил:
— Преставился грешник.
— Что сделал? — не понял Потап.
— Преставился. Пришибло его.
— Как?!
— Насмерть, — констатировал Коняка, рубанув ладонью воздух.
— Он что… умер? — шепотом спросил председатель.
— Сначала еще живой был, но к этому часу… Мирон Мироныч присмотрелся к часам, — должен был уж помереть.
В "Реставраторе" установилась гробовая тишина.
— Погодите, погодите, — спохватился Потап. — А чем его пришибло?
— Сосулькой.
— Какой еще сосулькой?
— Сосулькой, — настаивал баптист. — Во-от такой. Прямо в темечко.
— Он что — дурак? — начинал злиться председатель.
— Был, — уточнил верный христианин.
— Если он умер — это еще не значит, что он поумнел, — отрезал Мамай и, упершись лбом в кулак, задумался.
В том, что последняя мартовская сосулька свалилась именно на голову Афанасия Ольговича, не было ничего удивительного. Такая уж у него доля — находиться в ненужном месте в ненужное время. Это еще походило на правду. Но в том, что вольный фермер смог так просто выпутаться из предвыборной борьбы, Потап усомнился. Цапу это было не к лицу. Горькая судьба была его предназначением. Взвесив все "за" и "против", чекист твердо сказал:
— Этого не может быть. В какой он больнице?
Дабы не упустить возможности увидеть своими глазами поверженного врага, Мирон Мироныч вызвался в провожатые. Остальные разошлись по домам.
Цапа нашли в районной больнице. Чекист и баптист долго бродили по тихим больничным коридорам, с этажа на этаж, пока наконец не забрели в отделение травматологии, где и отыскали соратника.
Догадки Мамая подтвердились: Цап был ранен, но все же жив. Он лежал в конце вестибюля, под дверьми хозблока, и, облокотившись на подушку, читал газету.
Если бы не забинтованная голова, можно было подумать, что человек просто отдыхает после плотного ужина.
Увидев приближающихся товарищей, Афанасий Ольгович выронил газету и изобразил на своем круглом лице довольно естественный испуг. Брови его поползли вверх и заползли под повязку. Не медля больше ни секунды, больной быстро упал плашмя, закрыл глаза и жалобно застонал.
Какое-то время посетители молча стояли над телом больного, наблюдая за его страданиями.
— Видали симулянта! — подбил Коняка локтем председателя.
— Что с вами, Афанасий Ольгович? — негромко спросил Потап, склонив голову набок. — Вы похожи на умирающего лебедя.
Фермер продолжал охать и стонать, облизывая время от времени пересохшие губы. Но, поняв в коннце концов, что соратники просто так его в беде не оставят, нехотя приоткрыл глаза.