Досадуя на самого себя за нерасторопность и злорадствуя, что маневр Харчикова не удался, Владимир Карпович благополучно достиг парадной лестницы и уже занес ногу над первой ступенькой, как вдруг чья-то рука сильным рывком оттянула его назад.
— Что-что-что? — зашипел председатель, схватив Куксова за воротник. — Что ты сейчас сказал? Говори!
— Нет!
— Говори!
— Не скажу.
Потап еще долго тормошил агитатора, пока наконец не вытрусил из него нужные сведения. Сведения поразили Потапа. Он кинулся вниз по ступенькам, потом быстро вернулся назад, побежал по вестибюлю в кабинет, на полпути остановился, вновь подбежал к Куксову, хотел было что-то ему сказать, но, ничего не сказав, бросился со всех ног в офис, зовя на ходу какого-то Гену и ужасно ругаясь. Спустя долю секунды товарищ Мамай и товарищ Степан неслись в обратном направлении, прямо на Куксова. Они строили ему страшные рожи и размахивали кулаками. Владимир Карпович попятился к стене. Но руководящие работники не сделали ему ничего плохого. Они промчались мимо, резко свернули на лестницу и, сигая через пять ступенек, сбежали вниз. Представитель монархистов постоял какое-то время в тишине, собираясь с мыслями. Затем, окончательно придя в себя и вспомнив, что на ужин его ждут прекрасные сочные отбивные, поправил шарф, воротник и через черный ход пошел домой.
Задыхаясь от бега, Мамай объяснял напарнику ситуацию.
— Не успел!.. Не успел, черт!.. — хрипел он, активно работая руками и ногами. — Харчиков… продал… памятник… каким-то… иностранцам… Все пропало!..
— Иностранцам? — возбудился эфиоп, обгоняя бригадира.
— Хуже всего, если эти иностранцы — не иностранцы…
— А кто?
Мамай метнул в приятеля отчаянный взгляд и прибавил ходу.
— Кто!.. Ка-гэ-бэшники, вот кто!.. Если это они… все пропало!.. Черт!..
На полной крейсерской скорости кладоискатели пересекли улицу 42-го года Октября, вырвались на площадь Освобождения и по инерции добежали до ее середины.
В первое мгновение у Потапа отлегло от сердца — вождь по-прежнему стоял на постаменте. Но опасность сохранялась — покупатели памятника тоже были здесь. Чекист узнал их сразу.
Их было трое. Двое спортивного вида молодцев, похожих на скандинавов, стояли с Харчиковым, слушали его речи и лениво потряхивали головами. Третий дремал за рулем старенького "форда". Из переулка выступала кабина и стрела автокрана.
— Да, основательно подготовились, — заключил бригадир, останавливаясь и переводя дыхание.
— Что будем делать? — озабоченно спросил Тамасген.
К Мамаю вернулась его обычная решительность, в глазах появился холодный неуязвимый блеск. Поиграв желваками, он твердо сказал:
— Если они такие же старатели, как и мы, — предъявим им ультиматум: или делим куш по справедливости, или мы поднимаем шум. Если же они простые проходимцы, то… то тоже предъявим ультиматум: или они тихо покидают нашу территорию, или будут прорываться из нее с боями. Короче, как говорят саперы, ситуация пока контролируется.
Посовещавшись, приятели двинулись к иностраннцам. Прежде чем они сошлись, Харчиков подскочил к председателю и увлек его в сторону.
— Мы вас давно ждем, — зашептал сбытчик страстно. — Где вы были? Печать взяли? Все готово! Я провел переговоры. Партнеры согласны на наши условия, платят наличными. Дaвайтe обсудим вашу личную долю…
— Кто такие? — спросил Мамай ледяным голосом.
— Иностранцы. Один, тот, что в машине, поляк, кажется. А те двое белобрысых — эстонцы или литовцы…
— Какие ж это иностранцы, — заметил чекист, не глядя на соратника. — Это же наши бывшие братья по разуму. Тоже мне дельцы теневой экономики. А ну, идем.
— Погодите! А как же ваша доля? Сколько вы хотите? — суетился Христофор Ильич.
Потап его не слушал. Втянув голову в плечи, он кошачьим шагом приблизился к конкурентам. Должно быть, не ожидая увидеть в этих краях негра, иностранцы тем временем рассматривали Тамасгена. Эфиоп вел себя молодцом и к их недоумению относился с пониманием. Чекист, воспользовавшись заминкой, быстро похлопал незнакомцев по бокам, там, где могли быть пистолеты, и негромко сказал:
— Здравствуйте, товарищи. Вы из Главного управления? Какой отдел, шестой или седьмой?
Конкуренты были не вооружены, и провокационный вопрос их нисколько не смутил.
— А? — вздрогнули они и перевели заинтересованные взгляды на Потапа.
— Ничего, это я так. Проверочка, — буркнул председатель, подавая руку.
— Аарвидаас, — представился первый белобрысый.
Второй никак не назвался, но руку сжал очень крепко.
— Мы есть очень рады видеть в вашем лице делового партнера, — проговорил Аарвидаас с сильным прибалтийским акцентом, озаряясь дружелюбной улыбкой.
Потап в своих любезностях был сдержаннее. Он прислушивался, принюхивался, пытливо изучал пришельцев, пытаясь понять, с кем имеет дело.
Литовцы не стали божиться в любви к памятникам истории и архитектуры, а также к скульптурам и прочим культурным ценностям, к которым можно было бы причислить оспариваемого вождя. Они сразу признались, что питают слабость к цветным металлам и рассматривают данного Ильича исключительно как кусок бронзы. Большой, разумеется, кусок. Что касается цены, то тут иностранцы пообещали не поскупиться и отвалить за памятник сколько угодно, хоть даже четыреста немецких марок.
"Резвые ребята, — мыслил Потап. — Интересно, а знают ли они, что за четыреста марок хотят у меня купить миллионов тридцать долларов? По-моему, я не должен соглашаться".
— Миллион, — брякнул председатель.
Покупатели замолчали, давая собеседнику возможность исправить оговорку. Но Потап не исправлял, а, напротив, повторил еще тверже:
— Миллион. Марок.
Литовцы по-прежнему безмолвствовали, на этот раз давая себе возможность осмыслить встречное предложение. Лица их стали мрачными и надменными.
— Это не есть, как это сказать по-русски, возможно.
"Или они ведут тонкую игру, или действительно ничего не знают, — продолжал рассуждать чекист. Я бы на их месте согласился не торгуясь. Ну и дураки. Не хотите — как хотите".
— Это не есть возможно, — повторил Аарвидаас. — Ведь это же не золото.
— Я и без вас знаю, что это не золото, — напрягся Мамай.
— Вот я и говорю, что это не золото, а всего лишь бронза. Это даже не медь.
— Не знаю, медь это или не медь, но уж во всяком случае не золото, — еще раз подчеркнул председатель.
Литовцы несколько потеплели от того, что хоть в чем-то нашли взаимопонимание.
— Это просто один кусок бронзы, — усмехнулись они.
— Для вас это кусок, а для нас — это наша история, — с пафосом заявил Потап. — А мы свою историю не продаем, даже если вы дадите больше, чем она стоит на самом деле.
— Но мы договаривались! — запротестовали иностранцы.
— С кем вы договаривались? С этим? — Схватив за шиворот Харчикова, Мамай придвинул его к себе. — С этим? Да он Родину по гектарам распродаст. Почем у вас пядь родной земли, товарищ? — обратился председатель к сбытчику. — Молчишь! Собачий хвост.
— Товарищ Мамай, товарищ Мамай, — трусливо заблеял Христофор Ильич. — Вы же сами говорили, что надо изыскивать средства. Вот я и… Но я бы поделился! Я бы дал вам… сто марок.
— Мне? Сто марок?!
— Ну хорошо, хорошо, давайте обсудим вашу долю.
— Сначала обсудим твою.
— Я бы настаивал все-таки на восьмидесяти пяти процентах. Ведь это я нашел покупателей, вел переговоры…