Старик выставил грязные ладони, как бы пытаясь показать, что он действительно ни в чем не виноват. Потап устало махнул рукой, давая понять, что и он не имеет никаких претензий.
К пивнушке, словно мотыльки на огонек, начали стекаться посетители. Между двумя столбами, служившими триумфальной аркой, болталась табличка "Пива нет". Потоптавшись, мотыльки уходили ни с чем. Все прекрасно знали, что если бы табличка висела на окне ларька, то пива действительно не было, но оставалась надежда, что его могут привезти. Но когда этот запретный знак встречал их прямо в арке, это означало, что у бригадира приступ меланхолии и рассчитывать сегодня не на что.
Потап с Бруевичем, не спеша потягивая пиво, сидели за столом и смотрели на закат. Бруевич, впрочем, обращался к солнцу редко, ибо был слишком занят вяленым лещом. Когда от рыбы остались кости и чешуя, старик достал из котомки колоду засаленных карт и хитро подмигнул:
— Перекинемся?
— На интерес? — презрительно усмехнулся Потап.
— Почему ж на интерес! — обиделся бомж. — На деньги. Но если денег нет — могу провизией взять.
Чекист выгреб из кармана пачку купюр и, не считая, швырнул на стол.
— Ого, — обрадовался Бруевич, — мильенчик будет. Начнем по маленькой?
— Я в долг не играю. Или, может, ты латку от штанов поставишь?
— Я и сам в долг не играю, — нахохлился бродяга. — А против твово мильенчика могу поставить секрет.
— Кого?
— Секрет.
— Какой там еще секрет?
— Сильно важный.
— Да иди ты со своим секретом! — отмахнулся Мамай, сунув деньги обратно в карман.
— Да ты погоди! Секрет мой подороже твово мильенчика стоит.
— Да? И сколько же он стоит?
— Мешок денег, — твердо сказал Бруевич.
— Да ну! — изобразил изумление чекист.
— Точно. Ато, может, и целыx два.
— Может, все-таки уступишь за один? — ехидно спросил Потап.
— Тебе уступлю.
— Вот спасибо. И что ж это за секрет такой?
— Так я тебе и сказал. Ты его сначала выиграй. Выиграешь — твой секрет, проиграешь — мой мильен.
Потап от души расхохотался.
— Нет, дед, ты все-таки шельма… А давай так: я ставлю секрет, и ты — секрет. Кто проиграл, тот и открывает свой… Могу даже против твоего одного два поставить. Я сегодня добрый. Ну уморил…
Бруевич подождал, когда бригадир успокоится, и, убедившись, что их никто не подслушивает, произнес заговорщицким голосом:
— Я знаю, где закопаны богатства помещика Келтухова. Горшок. С золотыми червонцами.
Потап сделался злым.
— Опять! — рявкнул он.
— Чего — опять? — опешил старик.
Вместо ответа чекист в сердцах запустил кружкой в ближайшее дерево — сверкнув в последний раз гранеными боками, посуда разбилась вдребезги. Спрятав карты и решив, что пиршество закончилось, старик боязливо попятился от стола. Он был убежден, что сейчас ему дадут по шее. Но прошла минута, другая, а шея его все еще оставалась небитой. Потап поманил его пальцем, указал на место, затем долго прикуривал и наконец начал говорить. Говорил он тихо, как на исповеди:
— Однажды, прошлой зимой… завязался я с одним клиентом в трынку… Бились всю ночь… К утру я выиграл у него все: деньги, часы, машину — все… И еще долг за ним остался. А клиент попался серьезный — майор КГБ, между прочим… Ну, что ж делать, долг есть долг, дело святое и тут он ставит на откуп… государственную тайну я, как человек бдительный, конечно, объяснил офицеру, что я не шпион и секретами родного Отечества торговать не собираюсь… Но тут он мне такое брякнул, что у меня от переживаний чуть ноги не отнялись… Причем все подтвердил документально… Вижу — не врет, но поверить не могу… И никто на моем месте не поверил бы. Ни один нормальный человек! Короче, выбор у меня был такой: или я присваиваю ничтожное имущество этого чекиста, или… получаю реальный шанс схватить бога за бороду… Я выбрал божью бороду…
— И что? — затаив дыхание, спросил Бруевич.
— И то! — огрызнулся Потап. — Сижу вот у черта на куличках и пью с каким-то нищим кислое пиво.
— Почему кислое? — подбодрил его нищий. — Хорошее пивко.
Далее Мамай рассказал все, что рассказывал когда-то Тамасгену Малаку в номере гостиницы "Роди". Кроме того, старик вкратце узнал и о тех событиях, которые развернулись потом в Козяках. Бруевич только покачивал головой, и трудно было понять, верит он во все услышанное или нет.
— Вот тебе, дед, и еще один секрет, — горько улыбнувшись, закончил экс-председатель исповедь. — Только ты его меньше чем за пять мешков не продавай. Это тебе не горшок с червонцами.
— Да-а, — протянул бродяга. — Выходит, надул тебя гэбэшник этот?
— Не знаю, — сказал Потап, отрешенно глядя на красный полукруг солнца.
— Да, рисковый ты, паря. Это ж надо — за просто так угореть… Бедный ты, бедный.
— Я не бе-едный, — с надрывом проговорил Мамай, — я ни-щий. Мне трудно. Мои материальные возможности вступили в острейшие противоречия с моей натурой. И эти противоречия не дают мне спокойно жить.
— Ничего, на пиве тоже можно навар иметь.
— Эти крохи оскорбляют меня как личность… Я вот задумал написать "Справочник кладоискателя". У меня даже готово первое предложение: "Если вы решили найти клад, то сначала выясните, где он лежит". Успех будет потрясающий. Я тебе подарю один экземпляр, с автографом.
— Может, ты мне вместо книжки леща еще одного дашь?
— Ладно.
— А куда подойти-то? Сюда? — обнадежился странник.
— Из газет узнаешь. Здесь я не задержусь.
— Э-хе-хе, там хорошо, где нас нету, — вздохнул Бруевич и, пососав рыбий хвост, развил свою мысль дальше: — А там, где мы есть, — плохо.
Поддерживая голову руками, кладоискатель вяло осмысливал его слова. Вдруг он спохватился и хлопнул себя по лбу, из чего следовало, что смысл их дошел до него полностью.
— Так чего ж я тут расселся! — воскликнул Потап Мамай.
Он вскочил, сел, снова вскочил, торопливо вытряхнул на стол мятые купюры:
— Держи, дед, дневная выручка. Это тебе. А я пошел.
— Э! Ты куда это? — удивился Бруевич.
— Туда, где меня нет! — крикнул Потап на ходу. — Прощай!
Больше на платформе 202-й км его не видели.
***
Мест, где Потапа еще не было, насчитывалось так много, что неизвестно, к которому из них первому он устремился. Известно только одно: в середне сентября Мамай высадился на турецкий берег.
Когда постсоветский гражданин впервые попадает в Стамбул, он тут же понимает, что оказался на чужбине. Здесь все чудно и непривычно, и нет возможности освоить это постепенно. Всеобщая суматоха, шум, восточные колориты и острые запахи — все это наваливается неожиданно и сразу, будто торт в лицо.
Стамбул, как известно, — город, где встретились Азия и Европа, только Европа на эту встречу пришла с заметным опозданием. Последствия такой задержки сказываются до сих пор, и западная цивилизация, стараясь наверстать упущенное, все глубже разъедает мусульманские устои. Первыми ее влиянию поддались женщины. Они начали переодеваться. Горожанки наотрез отказываются от паранджи. Из моды выходит черная монащеская одежда. Теперь в ней ходят либо закоренелыe провинциалки, либо те, кому снимать ее уже поздно. Заметно укоротились юбки, приоткрывая уже икры ног. Самые же отчаянные турчанки носят брюки. Но, несмотря на все усилия, привлечь к себе внимание мужчин им удается лишь в необходимых случаях. Усатые потомки янычар остаются консерваторами и, чтя традиции, по-прежнему проявляют неугасимый интерес к белокожим славянкам. Последние же извлекают иногда из этого интереса свою корысть, а то и просто злоупотребляют им. Турки в большинстве своем — народ мелкий и неказистый. Глядя на них, мордатые русичи только диву даются, как это такая мелюзга нагоняла когда-то страх на целые государства.