Если бы Кане не был сиротой, в деревне скоро узнали бы, кто его избранница, от его отца и матери. Но мать Кане умерла, когда он был совсем маленьким, а потом умер и его отец. Так что Кане сам должен был свататься к той девушке, на которой хотел жениться, а поскольку в последнее время он часто где-то пропадал, то в деревне решили, что Кане так и делает. Но кто же она, его невеста? Приведет ли он ее в свою деревню на праздник Рупари или свадьба будет там, откуда родом эта девушка, и куда предстоит уйти Кане на ближайшие пять лет? Попытки выведать что-либо у Кане не дали результатов, и эта загадка мучила деревенских жителей, не давая им покоя…
Вечером четвертого дня праздника состоялось бракосочетание Капуны и Мауны; его совершил у деревенского алтаря молодой жрец – помощник Баиры. Жених и невеста выглядели очень хорошо: на ней было длинное платье из домотканого полотна, с традиционным пестрым орнаментом, вышитым по подолу и краям рукавов; темные густые волосы невесты были собраны в длинный стоймя стоящий пучок, внизу широкий, вверху узкий и распушенный, а кроме того, украшенный бутонами цветов; на шее Мауны висело тяжелое ожерелье из редких больших ракушек, которые свидетельствовали о достатке ее родителей, так как такие ракушки служили на острове деньгами.
На женихе была белая набедренная повязка, достающая до колен; на плечах ярко-желтая накидка с таким же орнаментом, как на платье невесты; на голове причудливой формы шапочка, завязанная под подбородком.
Жрец прочитал положенные молитвы, трижды обвел новобрачных вокруг священного огня, горевшего перед алтарем; для изгнания злых демонов помахал на них курительницей, источающей благовония; призвал богов охранять брак Капуны и Макуны, а их самих – любить друг друга, поддерживать в жизни и рожать побольше детей. Таким образом бракосочетание совершилось, молодых усадили во главе поставленного прямо посреди улицы праздничного стола, – можно было начинать пир.
Однако деревенский староста не торопился: подслеповато щурясь, он смотрел на дорогу за околицей, как будто ожидая кого-то, и жители деревни отлично понимали, кого он ждет. Кане не было на празднике, но он обязательно должен был придти на свадьбу друга и, возможно, привести свою невесту. Жрец, которому уже успели сообщить об этом, не уходил от алтаря, не снимал священные одежды и был готов совершить второе бракосочетание.
Мауна сидела, как на иголках, – уж она-то знала, кого любит Кане, и знала также, что второй свадьбы сегодня не будет. Много, много дней, с самого Праздника Птиц она хранила тайну, доверенную ей Капуной, но сегодня терпению Мауны пришел конец. Она ерзала, кряхтела и кашляла, – так что ее родители решили, что с ней случилась какая-то неприятность. Мать Мауны тихонько спросила дочь, в чем дело.
– Ах, мама, я совершенно здорова! – с досадой отмахнулась Мауна. – Но вот Кане…
Она сделала многозначительную паузу.
Капуна быстро глянул на нее и незаметно толкнул в бок.
– Что ты меня толкаешь? – отозвалась Мауна. – Шила в мешке не утаишь… Сколько можно морочить людей, они же ждут, что Кане придет со своей невестой. И не забывай, у нас с тобой свадьба сегодня, – но скоро ночь, а еще даже не начался праздничный пир!
Услышав слова Мауны, люди вытянули головы и навострили уши. Староста, умирая от любопытства, потер ладонью об ладонь, поглядел зачем-то на небеса и безучастно спросил:
– Мауна, ты, вроде бы, произнесла имя Кане? Или я ослышался? Тебе известно о нем что-то, неизвестное нам?
Капуна снова глянул на Мауну и поднял руку в предостерегающем жесте. Но остановить Мауну было уже нельзя.
– Да! – выпалила она. – Да, мне известно кое-что о Кане! Он не приведет сегодня к нам свою невесту, и второй свадьбы не будет. Может быть, ее не будет никогда, потому что до сих пор ни одна девушка, посвятившая себя богам, не выходила замуж!
– Что ты наделала, Мауна! – отчаянно вскричал Капуна, а староста переспросил с ужасом: – Девушка, посвятившая себя богам? Неужели Кане полюбил одну из них?
– Не просто одну из них, а саму Парэ, дочь верховного жреца, – сказала Мауна, выделив имя Парэ.
Все присутствующие на свадьбе оцепенели, а лицо старосты сделалось белым, как брюхо озерной рыбы.
– Ты уверена в том, что говоришь? – произнес он после длительного молчания.