Взаимосвязи между отдельными группами индейцев и, наоборот, длительная изоляция некоторых племен приводили порой к самым поразительным результатам: одни черты и признаки закреплялись и развивались, другие полностью исчезали. Отсюда проистекает и такая пестрота в облике аборигенов западного полушария. Испанцы, высадившиеся в начале XVI века в Панаме, встретили там смуглых и коренастых туземцев с бородами, более холеными и пышными, нежели у самих гордых идальго. Чистокровные бородатые индейцы были обнаружены на севере Колумбии и в боливийских Андах. Рельефы и стелы древних майя часто изображают бородатых персонажей типично майяского облика — с искусственно уплощенной верхней частью черепа, характерной прической и украшениями. Поэтому говорить, что на рельефах и стелах, созданных индейцами, изображены не они сами, а какие-то неведомые «белые» пришельцы, видимо, нет никаких оснований.
Какую-то часть каменных изваяний и керамики Ла Венты на основании ее бесспорных связей с Трес-Сапотес-I, следует относить по меньшей мере к концу первого тысячелетия до н. э. И действительно, при ближайшем рассмотрении весь набор находок из Ла Венты отнюдь не производит впечатления единства и монолитности. Здесь представлены явно разновременные элементы культуры, а сам этот памятник прошел, вероятно, очень долгий и сложный путь развития. Без особого труда здесь можно выделить предметы среднеархаического времени (900–500 годы до н. э.), не встречающиеся в Трес-Сапотес: это грубая глиняная посуда, украшенная резными орнаментами, налепными валиками и оттисками штампа-гребенки, глиняные лепные фигурки с глазами в виде круглых ямок-проколов и т. д. Есть в Ла Венте, как уже говорилось, и позднеархаические вещи. А отдельные находки обломков керамических сосудов на четырех полых ножках в бывшей столице ольмеков позволяют предполагать здесь и наличие более поздних этапов культуры.
Для определения возраста зрелого ольмекского искусства в Ла Венте особое значение имеет следующий факт: ни в одной из богатых гробниц города до сих пор не удавалось найти ни одного черепка или глиняной фигурки среднеархаического типа. Следовательно, эти гробницы, а вместе с ними и многие выдающиеся образцы чисто ольмекского искусства — в виде нефритовых амулетов, статуэток, украшений и ритуальных топоров — относятся не ранее чем к последним векам первого тысячелетия до н. э.
Между тем счастливый первооткрыватель сокровищ Сан-Лоренсо, казалось, находился в зените своей славы. И дня не проходило без того, чтобы тот или иной журнал или солидная американская газета не добавили свою лепту в шумные словопрения по поводу загадок древней культуры Веракруса и Табаско. Но Майкл Ко и здесь сумел соблюсти чувство меры. Сан-Лоренсо был его детищем, своего рода испытательным полигоном для большинства его идей об ольмеках. И он постарался представить материалы, найденные в этом городе, в самом наилучшем виде.
Во всех своих рассуждениях Майкл Ко опирался на двух «китов»: на серию радиоуглеродных дат и на то, что разбитые статуи были засыпаны землей, содержащей раннеархаическую керамику 1200-900 годов до н. э. Что касается радиоуглеродных дат, то излишняя доверчивость к ним не раз уже подводила археологов. В обращении с ними нужна предельная осторожность. Их всегда следует проверять обычными археологическими методами — типологией и стратиграфией. Достаточно сказать, что диапазон колебаний показателей C14 для Сан-Лоренсо составляет от 2230 года до н. э. до 450 года н. э.; причем наиболее поздняя дата взята от скопления углей, найденных под типично ольмекским каменным изваянием — монументом № 21. Такая же картина наблюдается и в Ла Венте, где отрезок времени, охваченный радиоуглеродными датами, составляет от 1400 года до н. э. до 200 года н. э., не говоря уже о том, что результаты анализов нескольких абсолютно одинаковых образцов, разбитых на две части, привели к совершенно различным выводам: согласно одним данным Ла Вента существовала с 800 до 400 годов до н. э., а по другим — с 1000 до 600 годов до н. э.! Как же можно строить на столь шаткой основе далеко идущие выводы?