Михель Шредер спросил, кого думают назначить капитанами новых конвойных» фрегатов.
— Возможно Мартина Хольстен и Матиаса Дреера, — ответил Карфангер. — Оба они — опытные мореходы, которым не составит труда справиться с такими фрегатами. Единственное, чему необходимо воспрепятствовать, — они не должны стать капитанами милостью Утенхольта.
За обедом разговор зашел о всевозможных приключениях, которых немало выпало на долю присутствующих особенно в последнее время. Наибольший интерес вызвали рассказы Жана де Рюйтера и Михеля Шредера о перипетиях Четырехдневной битвы.
Дошла очередь и до Яна Янсена. Он уже было собрался рассказать историю о ките, проглотившем упавший за борт бочонок рома, как вдруг дверь каюты рывком распахнулась, на пороге появился боцман Клаус Петерсен и прокричал:
— С юго-востока идут три больших военных корабля! Похоже, это англичане!
Известие это произвело па присутствующих впечатление разорвавшейся бомбы. Все ринулись из каюты наверх. Да, это были англичане — три трехпалубных семидесятидвухпушечных линейных корабля под флагами с крестом Святого Георгия. Посовещавшись, голландские капитаны решили идти с попутным ветром в южном направлении, Карфангер же вызвался прикрыть их своими кораблями, преградив англичанам путь. Он рассчитывал на то, что тяжелые линейные корабли, во-первых, не станут атаковать нейтральных гамбуржцев и, во-вторых, что им придется маневрировать, а за это время голландцы успеют уйти достаточно далеко.
Но все вышло по-иному. Не успели голландские капитаны подняться на палубы своих кораблей, уже приведенных в боевую готовность и спешивших им навстречу, как англичане вдруг зарифили паруса и, не открывая орудийных портов, привели корабли к ветру, дав понять, что у них нет враждебных намерении по отношению к голландцам, чьи красно-бело-синие флаги они не могли не заметить. Карфангер тоже распорядился положить свои корабли в дрейф, а сам отправился на шлюпке к флагману англичан.
На борту английского корабля его встретили со сдержанно-холодной вежливостью и проводили в каюту командующего эскадрой. В контр-адмирале, поднявшемся ему навстречу, Карфангер узнал бывшего капитана Спрэгга, с которым они когда-то встретились на рейде алжирской гавани. Спрэгг, определенно, тоже вспомнил гамбургского капитана.
— Рад видеть вас, капитан. Что привело вас на мой корабль?
— Не будет ли господин адмирал столь любезен ответить мне на один вопрос: верно ли, что между Англией и Нидерландами заключено перемирие?
— Совершенно верно, сэр, — отвечал Спрэгг, — 31 июля 1667 года в Бреде заключен мир между двумя державами, и я имел честь доставить известие об этом в Нью-Йорк.
— Нью-Йорк? Прошу прощения, сэр, но это название мне ни о чем не говорит.
Едва заметная усмешка тронула губы адмирала Спрэгга.
— Извините, я забыл упомянуть, что генеральные штаты уступили нам ваш бывший Новый Амстердам.
Голландский торговый капитал, который оказался только в выигрыше от англо-голландской войны, в обмен на Новый Амстердам получил по договору выгодно расположенное торговое поселение Суринам в Южной Америке, а впридачу ещё и Пало Ран — последнюю из английских баз в Индонезии. Так две самых влиятельных колониальных державы того времени поделили между собой сферы влияния.
Капитан Берент Карфангер как представитель города-государства Гамбурга мог всего лишь принять к сведению итоги договоренностей сторон, он хорошо понимал, что его мнение по данному вопросу англичанину безразлично. Поэтому он поспешил откланяться, однако не стал отказываться от предложенного адмиралом бокала вина.
— За ваше здоровье, капитан, и за ваш прекрасный город Гамбург! — воскликнул англичанин, поднимая свой бокал.
— Ваш здоровье, адмирал, и за мир на всех морях! — Карфангер чокнулся со Спрэггом, и они выпили.
Возвратившись на «Дельфин», Карфангер приказал идти к кораблям Михеля Шредера и Жана де Рюйтера, ему не терпелось сообщить друзьям добрую весть. Линейные корабли англичан ушли на запад; тем временем в каюте Карфангера продолжался прерванный обед, причем настроение сидевших за столом было намного лучше прежнего: они праздновали заключение мира.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
— Да убережет Господь корабль сей от непогоды и шторма, от бедствий и опасности, да защитит его от всех напастей этого мира, в том числе и от причиняемых людьми!
Торжественно и празднично звучал голос Дидериха Моллера, ратмана и президента конвойной коллегии адмиралтейства, морозным и солнечным февральским утром 1668 года напутствовавшего первый из конвойных фрегатов, только что спущенный на воду. Отсутствие мачт — их обычно устанавливали позднее — не мешало любоваться совершенными пропорциями его корпуса. Церемония спуска на воду вскоре завершилась, господа из совета города и адмиралтейства направились в подвальчик ратуши отпраздновать это событие приличествующим случаю возлиянием, а толпы бедноты, привлеченные редкостным зрелищем, — назад в свои промерзшие подвалы; на берегу остался один Берент Карфангер, не сводивший глаз с великолепного корабля.
По предложению Карфангера фрегат получил название «Леопольд Первый» — в честь императора Леопольда и с мыслью о единстве империи. Его корпус сидел в воде неглубоко: в трюме не было ещё ни балласта, тга груза, и пятьдесят четыре орудийных порта под выкрашенными красной краской крышками ещё зияли пустотой. На носу красовался красный лев с золотой гривой, сжимавший в лапах герб города Гамбурга. Обшивка на шканцах, юте и квартердеке была выкрашена в оливково-зеленый цвет, а весь остальной корпус судна до самой ватерлинии покрывала смесь древесноугольной смолы и еловой живицы цвета спелого каштана, сквозь которую пробивался замысловатый узор дубовой древесины. Корпус ниже ватерлинии светился защитной краской, по цвету напоминавшей пергамент старинных рукописей, приготовленной из смолы и серы.
Кормовая надстройка была отделана замечательной резьбой по дереву в стиле барокко: музицирующие путти, словно сошедшие с картин Рубенса, фигуры воинов и диковинных морских животных. Между двумя кормовыми фонарями располагались два других златогривых льва, под ними на светлоголубом фоне — фигура императора Леопольда в человеческий рост, в полном облачении и со всеми символами власти: в короне, со скипетром и державой.
Словно издалека он услыхал голос жены:
— Ну идем же наконец, Берент! Или ты хочешь, чтобы твои жена и дочь превратились в ледышки? Все уже давно разошлись.
— Ну и пусть себе пьют свое пиво на здоровье, — отозвался Карфангер.
— Берент! — повторила Анна уже настойчивей. — Ребенок мерзнет.
Карфангер оглянулся. Его дочурка Вейна стояла в глубоком снегу, кутаясь в меховую шубку; по щекам её катились слезы.
— Что ты, моя девочка? Тебе так холодно?
— У меня ноги замерзли, папа, — всхлипнула Вейна.
— А ты возьми и побегай, вот они и согреются. Не стой, словно статуя, — побегай.
— Не будь таким суровым, Берент, — сказала Анна, — она ведь ещё совсем маленькая: в этом году только восемь лет исполнится.
Возле стапелей, с которых только что сошел «Леопольд Первый», стоял мастер-резчик Кристиан Прехт и разговаривал с корабелами. Это он создал все деревянные украшения и фигуры нового фрегата. Карфангер подошел к нему и спросил, отчего голова, корона, руки, скипетр и держава получились неестественно большими по сравнению с фигурой императора.
— Я поступил так не без умысла, — ответил Кристиан Прехт, — если хотите, мы можем подняться в мою мастерскую, и я вам все объясню.
В мастерской кипела работа: несколько подмастерьев, вооруженных долотами, стамесками, рашпилями и ножами самой причудливой формы, трудились над резными украшениями для другого конвойного фрегата, который предполагалось назвать «Герб Гамбурга». Мастер показал на фигуру ангела, стоявшую на небольшом выступе высоко над фронтонной дверью, и подвел Карфангера на несколько шагов ближе к ней.