А теперь, спустя столько лет, ловил себя на мысли, что не осталось ни привычки, ни состояния, ничего. Есть четыре пакета в его руках, и есть Алиса и Соня, шагающие рядом с ним. И они идут жрать чертову пиццу в чертовой пиццерии, потому что у него здесь нет Макдональдса!
В кафе было шумно, но странно уютно. Красный цвет диванов и штор, смешные кораблики с алыми парусами на скатертях, канарейка в клетке у окна и негромкая музыка – что-то очень старое и очень итальянское. Ему казалось, что все это, каждая секунда этого – нереальна. И Макаров не знал, не понимал, радоваться ли этой нереальности или пытаться все приземлить, хоть на минуту сделать материальным, настоящим, обыкновенным.
И как он решился вломиться к ним в квартиру только этим утром – сам сейчас не представлял. Чувствовал лишь, что никогда не пожалеет об этом. Потому что другой возможности быть и оставить в памяти, вероятно, уже не случится.
Пока делали заказ, он избегал смотреть на Алису. Слушал очередную порцию Сониных историй из жизни Ахатинских, рассматривал улитку, сидевшую в контейнере, ловя при этом удивленные взгляды людей за соседними столиками. И фигел от мысли, какая это трагедия, когда одна из улиток дохнет по невыясненной причине. Спрашивать, насколько было бы легче, если бы причина выяснилась, он не рискнул.
А когда принесли десерт, Сонька радостно хлопнула в ладоши и буркнула матери:
- Я сейчас приду!
После чего вскочила и ломанулась, по всей видимости, в уборную.
И только тогда Макаров выдохнул. Поднял глаза от Тадеуша Ахатинского. И оказалось, что смотрит прямо в лицо Алисе. Губы ее были сердито сжаты, от чего на щеках отчетливо стали заметны ямочки, те же, которые появлялись и когда она улыбалась. Глаза не менее сердито изучали Илью.
- Не надоело? – спросила Алиса.
- Что именно?
- Твои показательные выступления.
- Я ничего не показываю.
- А как называется то, что ты делаешь? – с нескрываемой издевкой в голосе поинтересовалась Алиса.
- Прогулкой это называется, - ответил он, понимая, что растерянность сменяется раздраженностью.
- А тебя кто-то просил? – взвилась она злым шепотом. – Я с дочерью прекрасно могу гулять сама. Ты лишний в нашей семье. Неужели ты этого не понимаешь? Не лезь к нам!
- Ну прости, что я мешаю твоей жизни и твоей семье! Тебе куда проще приходилось, когда даже намека на мое существование не было! С предателями так и поступают, да? Уезжают из страны и молчат годами. Живи и мучайся, Макаров, если еще можешь мучиться! Так вот могу! Убедилась?
- Просто оставь нас в покое.
- Прямо сейчас?
- Прямо сейчас.
Макаров ухмыльнулся и, не отрывая от Алисы взгляда, сунул руку в карман джинсов, доставая бумажник. Бросил на стол банкноту, вскочил со стула и негромко сказал:
- Если так уж противно, то эскиз можешь отправить по электронной почте. И даже не мне, а Юре. Счастливо!
И с этими словами вылетел из пиццерии.
***
Уставившись в книгу, Алиса делала вид, что читает. В соседнем кресле сидела Сонька, негромко подпевая тому, что играло у нее в наушниках. Еще пара часов, и они наконец-то будут дома. С Алисиными растрепанными впечатлениями и контрабандой в Сонькином рюкзаке. Тадеуш Ахатинский, впрочем, старался не издавать лишних звуков, как и положено нелегалам.
Свой отчет с эскизом – результат недельного пребывания в России – она отправила и Юрию Павловичу, и Макарову. Пусть сами разбираются, кто с ним будет работать дальше. Алиса лишь надеялась, что в ближайшее время, пока будет готовить рабочий проект, личного общения ей удастся избежать, а после, когда дойдет до строительства, уговорит Лешека, чтобы проект принял какой-нибудь инженер.
Два дня, которые Макаров провел с ней и с Соней, стали настоящей пыткой. Она не понимала, что с ней происходит. Илья раздражал своим присутствием, заинтересованностью Сони, тем, что она сама бесконечно зависала над проектом и потом сидела с ним до самого рассвета, чтобы успеть сделать все в срок и не задерживаться в Петербурге ни одного лишнего дня.
И в то же время приходило осознание, что она словно видела свою давнюю мечту наяву. Параллельная реальность, в которой Илья не притаскивал домой девицу в норке, и Сонька носила фамилию своего отца.
Это она чувствовала как-то странно, непривычно. Названия этому чувству Алиса не знала. Хотелось кричать. Самой себе она напоминала сейчас бокал на тонкой ножке, стоящий на самом-самом краю стола. Чуть сдвинь – упадет и рассыплется в осколки.