- Я никуда тебя не пущу!
- Прикуешь к батарее? – хохотнула Алиса.
- Если это поможет.
Улыбка с ее губ стерлась. Несколько мгновений она изучала его лицо. И только потом ошалело спросила:
- Ты с ума сошел? Как ты себе это представляешь?
- Ну, можно и не идти на такие кардинальные меры. Просто останься здесь со мной и все.
- Я больше не могу оставаться с тобой. Это нечестно по отношению к нам обоим.
Логинов неожиданно схватил ее за локоть и привлек к себе. Его глаза, источавшие жар, смотрели на нее жадно, будто бы насытиться не могли. А потом задвигались губы, и то, что он говорил, медленно расплывалось по комнате, залепляя каждую щель и каждый угол.
- Говори за себя, не за меня. Я для тебя делал все. Если бы ты сказала мне расшибиться о стену, я бы и это сделал. Лишь бы ты была счастлива. Но ты никогда ведь не была счастлива со мной, да? У тебя есть Сонька. Меня нет. Я приложение к твоей успешной жизни. Только вспомни, а? Вспомни! Это ты ко мне пришла тогда! И вот это было действительно нечестно. Какое право ты имела прийти, зная с самого начала, что я люблю тебя, но не желая ничего давать взамен?
Алиса ответила почти сразу, почти равнодушно, почти холодно – не отводя от него взгляда и не отодвигаясь:
- Я всегда буду помнить о том, что ты сделал для меня и для Сони. И я платила по всем счетам, я отдала тебе все, что могла. А большего – не могу. Никогда не смогу. Ты это знаешь. Это мазохизм, Никита. Зачем я тебе?
- Да потому что ты уйдешь к нему! – заорал Никита. – Он опять выиграет! Он всегда выигрывает! Нихера не делает, но всегда выигрывает! Меня наизнанку выпотрошило, а ты ему себя? Да мне проще шею тебе переломить!
- Вы достали меня со своими играми! – закричала она в ответ. – Выиграет, не выиграет! Я хочу выиграть, наконец. Я! Имею право!
- За мой счет? Меня в жернова?
- Выживешь! – зло сказала Алиса. – Это не больно. Потом даже привыкаешь!
- А ты вечная жертва! Вокруг все должны, да?
- Я освобождаю тебя от долгов. Что тебя опять не устраивает?
- Я тебя люблю!
- А я никого не люблю. И мне это нравится!
- Алиса!
- Что?!
Логинов вздрогнул и выпустил ее из рук. Гнев, из которого сейчас был сплетен каждый его нерв, образовывал дикое полотно, обвивающее тело. Ногой отбросил Алисин чемодан, выдохнул:
- Сука! Сдохнешь тут, поняла!
И бросился к выходу. Вслед ему раздавался ее веселый смех. Этот смех звенел в ушах, доводя до исступления. Логинов долбанул по двери, хлопнул ею и повернул ключ в замке. У хозяина дома был бзик. Понаставил замков во всех комнатах. Придурок.
- Тут будешь! – снова заорал Никита и приник к двери, чувствуя абсолютное бессилие. Едва ноги не подкосились. Только дрожь и слабость, как после физической нагрузки. А она там, за дверью, все еще смеялась. В то время, как он был способен лишь колотить по стенам и орать от боли. Будто бы с него сняли кожу, а теперь отделяли мясо от костей.
Он резко развернулся и напоролся взглядом на Соньку. Глаза огромные. Смотрит испуганно, дико. Раз в жизни видел такие глаза. Когда Макаров говорил об Алисиной смерти. Больше не довелось.
Девочка стоит. Молчит. Глядит на него в упор. Подбородок подрагивает. Но не спрашивает, не бросается к нему, не просит.
Все, о чем он может думать в эту минуту, это о том, что она – не его. Но не это страшно Страшнее осознание, что никогда и ничего не было его. Отец и мать, которых он любит больше собственных, – отец и мать Макарова. И он желает себе этих отца и мать. Друзья, с которыми он провел юность, – друзья Макарова. И он хочет себе этих друзей. Женщина… женщина, которую он держит в своем доме, – женщина Макарова. И он не знает, как ему жить без этой женщины.
Жизнь, которую он ведет, – жизнь, отобранная у Макарова.
У Макарова, у Алисы, у этой девочки, глядящей на него так, что сердце замирает.
Девочки – с чужими глазами, но такими знакомыми. Родными.
Логинов хрипло выдохнул. Долбанулся затылком о дверь. Снова развернулся к замку и повернул ключ, открывая.
В игре
***
Кабинет пропах сигаретным дымом. Каждый закоулок, каждая щель, каждый сантиметр поверхности мебели и стен – все впитывало в себя запах крепких сигарет, которые вот уже вторые сутки смолил здесь Макаров. Дома он не ночевал. Спал тут же, на диване. Отговаривался тем, что работы много. И действительно – кто ищет, тот найдет. Стол был завален документами, до которых еще месяц назад руки не доходили. Отделы стояли на ушах.
И самый кошмар – ни минуты это не позволяло забыться.
Он представлял собой странное зрелище. Взъерошенный, заросший, в мятой рубашке, в которой, видимо, и провел эту ночь, в джинсах. Очки тоже валялись где-то среди завалов, но Макаров их даже не пытался найти. Он вытряхивал пепел и сигареты из пепельницы в урну и хрипловатым, как с простуды, голосом спрашивал Нину, сидевшую напротив и принюхивавшуюся к аромату из чашки, принесенной минутой ранее Алёной: