Уехать за границу. Жить между странами. Чувствовать самоустраненность от дела всей своей жизни. Тогда так было нужно. И он пошел на это, не задумываясь о последствиях.
В сущности, организация нового распорядка в ведении дел прошла почти безболезненно. И постепенно жизнь вошла в свою колею, вернув Макарову-старшему все, чем жертвовал, сторицей.
И главным было взаимопонимание с сыном. Взаимопонимание, в конце концов, а даже не то, что тот взялся за ум и взялся за работу в холдинге. И еще доверие.
Сегодня оказалось, что и взаимопонимание, и доверие были только в его, Евгения Степановича, голове. А в действительности Илья – все тот же избалованный мальчишка, не способный думать о последствиях. И не желающий ни с кем считаться.
Он вошел в дом, сунул Бруновне в руки пиджак и, едва ворочая губами от усталости, спросил:
- Валентина Павловна дома?
- Дома, - отозвалась сама Валентина Павловна, появляясь в холле, и подошла к мужу. – Плохо выглядишь. Все так серьезно?
- Не каждый день выясняешь, что твой собственный сын – кусок дерьма, - мрачно сказал Макаров и зыркнул на Бруновну. Та за годы службы у Макаровых давно успела усвоить, когда лучше ретироваться. И потому через мгновение исчезла с глаз долой.
- Объясни толком, что случилось, – попросила жена, уводя его в гостиную.
Он на ходу расстегивал пуговицы рубашки и тяжело выдыхал. Боль в левом боку накатывала с новой силой, но внимания не обращал. Силился отодвинуть ее на задворки сознания.
- Ну про собрание акционеров «Sky Tower» ты, наверное, не слышала, - говорил он. – Сегодня было. От нас Гриневич ездил. Звонил в обед. Илья… продал свои акции Вениамину Громову и ушел с поста президента.
Макарова тяжело опустилась в кресло. Успешной бизнес-леди из нее никогда бы не вышло, но дурой не была. И понимала, что произошло что-то непоправимое. Для всех.
- Как? Почему? Зачем? – забормотала она.
- А я знаю почему и зачем? – заорал Евгений Степанович. – Он не объяснил! Он вообще ничего не говорил! Не оправдывался! Тупо признал, что предательство и все! Кусок говна – и есть кусок говна! За десять лет не поменялся!
- Жень, он сын наш, - прозвучало жалобно. – Лучше такой, чем никакого.
- Да?! Ты, правда, так считаешь? Нож в моей спине, который не партнер и не друг вогнал, а собственный ребенок, наверное, лучше смотрится?
- Ты сильный, ты справишься, - вздохнула Валентина Павловна. – Может, у него проблемы какие… Давай я позвоню, а?
- Не вздумай даже! – вскинулся Макаров-старший. – Хватит ему сопли подтирать! Он ни с тобой, ни со мной не посчитался! И, поверь, я еще очень нескоро вообще смогу его видеть, не то что простить!
- Тогда Василисе.
Евгений Степанович некоторое время молчал, глядя пристально на жену. И понимал, что никогда-никогда не забыть ему ее лица в тот день, когда она привезла сына в их особняк, едва только вынутого из петли. За это он тоже чувствовал вину.
- Ладно, делай, что считаешь нужным. Но я в этом участвовать не желаю! – махнул он рукой.
Валентина Павловна кивнула и поднялась из кресла.
- Лекарства пил?
- Да Оля какой-то дряни накапала…
***
Он не появлялся двенадцать дней. Не звонил и не приезжал. Алиса не знала, что это значит, если вообще что-то значит.
Он вышел из игры. Выполняет задание. Тянет время. Ушел в загул. Каждый день она придумывала себе новое объяснение его молчания. И его отсутствия.
Оказывается, можно было привыкнуть к тому, что его нет двенадцать лет. Работать, заниматься семьей, устраивать жизнь. И мучиться ожиданием каждый из двенадцати дней, выпивая тонны кофе и меряя шагами комнаты.
Оказывается, можно удивляться, как быстро пролетали дни командировки мужа, и тому, что он снова дома. И скучать каждое мгновение, которое Илья сейчас проводит не с ней. Пусть она и не позволяла себе в этом признаться.
Оказывается, можно легко сорвать с себя кольцо, которое глупо и наивно носила, не снимая ни на минуту, и спрятать его с глаз долой, чтобы никогда не видеть. И не найти в себе смелости взять документы на квартиру в Кузнечном и выставить ее на продажу. Потому что это его – живого, а не его, застывшего в ее памяти.
Отвлекала от сумасшествия только Сонька. Звонила, рассказывала о себе, лопотала на испанском. Она становилась для Алисы глотком свежего воздуха, после которого снова можно было нырять в беспросветную глубину, куда она себя загнала, сорвавшись в Петербург.