Может, оттого я и выбрал историю из-за любви к людям — она их общая биография. А если любишь человека, хочется знать о нём как можно больше. Жаль только, у меня ничего не получилось с аспирантурой. И виной тому моя предрасположенность к неудачам. Я — хронический неудачник. Только я об этом забыл, и мне напомнили звонкой затрещиной по шее. А следовало помнить — ещё на экзаменах в школе мне под руку каждый раз попадались самые трудные билеты. Если в городскую больницу привозили человека с редкой болезнью, им непременно оказывался я.
Так что жить только ради самого себя не имело смысла. Уж коль у меня самого ничего не вышло, пусть всё получится у других. Хотя бы у моего старосты Федоскина Ивана. К тому же таков был наказ директора — вернуть человека в школу. Вечером я взял у нашей секретарши координаты ученика и на следующий день поехал к Федоскину на его компрессорный завод.
Мои первые впечатления о незнакомой заводской жизни начались прямо с проходной, там меня долго выдерживала огромная (везёт мне на крупных женщин!) вахтёрша в чёрной вохровской шинели, будто настаивала молодое вино. Её могучий бюст преграждал вход на заводской двор надёжнее железобетонного дота. Она стояла ко мне и профиль, я пригнулся и попытался проскочить под её бюстом, но богатырша выставила бедро, толстое и твёрдое, точно полено. «Без пропуска не пущу… А это меня не касается», — бубнила сторожиха заводского добра в ответ на мои объяснения. Она, видать, не любила нас, педагогов, с детских времён и сейчас с наслаждением брала запоздалый реванш за все свои двойки. И возможно, спасала Федоскина от нашего брата. Вахтёрша была страшно разочарована, когда я, обнаружив на одной из стен внутренний телефон, обзвонил ползавода, и на мой отчаянный зов прибежал молодой деятель из завкома. Профсоюзник имел вид чрезвычайно занятого человека. Мне он стремительно протянул чумазую, — но от чернил, — ладонь, а недовольной вахтёрше мой пропуск. Всё это парень умудрился проделать как бы в один приём — синхронно: одно правой, второе левой рукой. За такую завидную прыть и почти цирковую ловкость его, видать, и выбрали, а может и назначили, на общественную работу.
Забегая вперёд, скажу: покидая завод, я шепнул огорошенной церберше: «И всё же я вас люблю!»
А пока мы вышли на заводской двор, и я коротко изложил причины визита. Профсоюзник огорчённо покачал головой:
— Я только позавчера толковал с начальником цеха, ведь спрашивал как родного: ну что, мол, Федоскин, ходит в школу? Так тот даже завёлся: дескать, какое имеете право сомневаться. Эгоистичный мужик, узко мыслит. Ему выгодно, когда Федоскин пропускает школу — можно попросить остаться и после смены. Ваня не откажет. Федоскин у него ровно сказочный джинн: попроси — исполнит. Особенно в конце квартала, если план летит к чертям. Золотой парень! Гляньте-ка!
Он обратил моё внимание на стенгазету, пришпиленную у входа в цех, и, видно, на тот случай, если я недостаточно быстро соображаю, подстраховался — ткнул указательным пальцем в фотографию улыбающегося парня. У того скулы разъехались на весь лист. К фотографии неизвестный художник (мне неизвестный) подрисовал короткое мужское туловище в рубахе, подпоясанной витым шнуром, с гитарой в руках.
— Вот и он сам во всём блеске! — пояснил заводской активист. — Красив, а? Красавец, красавец!
Под рисунком помещён текст, его, надо полагать, исполнял солист, наяривая на гитаре: «Эх, рац, ещё рац, ещё много-много рац!»
— Ошибка! Правильно: «Эх, раз, ещё раз». Старинный романс. Сейчас исправим. — Я полез в портфель за авторучкой.
— А вот этого делать не следует! — заволновался активист, загораживая собой стенгазету. — «Рац» — значит рационализаторское предложение, — сказал он, глядя на меня с жалостью, так, по-моему, смотрят на слабоумных. — Федоскин — рационализатор. Наш самородок!
Я следом за ним шагнул в цех, и мои уши заложило от оглушительного грохота и лязга.
Мой провожатый что-то проговорил, но я разобрал только маловразумительное: «аа… оо… ннн…»
— Что вы сказали? — заорал я, тщась перекрыть грохот и уступая в этом неравном соревновании.
Он повторил. Я только развёл руками: мол, моя твоя не понимай.