Дед Завид принялся и дальше говорить о Мономахе, о том, что всегда было туго на Руси, потому что до половцев были торки, до них печенеги, а там сказывают – какие-то скифы… Но теперь его слушали только старавшиеся не отставать от него старушки да малыши.
Милуша всем своим существом уже была в полуверсте отсюда, куда еще предстояло дойти, и ничего не слышала, не видела вокруг.
А женщины-подруги, когда опасность миновала, неожиданно принялись за старое.
- Ты что это меня все с тропы сталкиваешь? – вдруг подала недовольный голос худая.
- Я тебя? - возмутилась статная. - Да это ты мне идти не даешь!
Обиженно сопя, они прошли еще немного и вдруг стали сожалеть о прощенных друг дружке долгах.
- Ты это… - первой, как бы невзначай, начала статная. – Полмеры зерна все-таки мне верни!
- Ладно, - с вызовом согласилась худая. - Но тогда и ты мне корзину брюквы отдай!
- Слыхали, я ей полмеры, а она целую корзину!
- Цыц! – прикрикнул, гася разгоравшийся, было, спор дед Завид. - Вон, кажется, наш малец возвращается.
Вдалеке, действительно, опять показалась точка, которая, обежав почему-то одно место в поле кругом, вскоре превратилась в тяжело дышавшего мальчугана, вставшего, как вкопанный, перед людьми.
Лицо его было бледным, как снег.
- Ты что – поморозился? – встревожился дед Завид.
- Да нет!
- Половцы в веси?
- Тоже нет!
- Ну, слава Богу! – дед Завид перекрестился и, почти до земли, поклонился в ту сторону, где когда-то стояла церковь. – Тогда уже можно идти и быстрее! Славке передал, что убью?
- Нет, не передал! – всхлипнул мальчишка.
- Как это не передал? Он что побил тебя?
- Не-ет…
- Тогда - почему?!
- Потому что его самого убили-и!
- Как это – убили? – охнул дед Завид.
- А вот так! Весь пол, овчина в крови, а его самого – нет!
Услышав такую страшную весть, женщины и старухи завыли в один голос.
И еще, дед… - покосившись на Милушу, умоляюще потянул старика за рукав малец. - Отойдем в сторону, мне тебе еще пару слов по секрету молвить надо!
И подражая Онфиму, который отводил деда Завида для разговора наедине, малец стал говорить ему то, от чего теперь уже лицо самого старика стало белеть прямо на глазах.
- Что?! – в ужасе переспросил он. – Ты в этом уверен?
- Да-да! - часто закивал малец. - Я сам видел!
- О, Господи! Вот правда люди говорят, пришла беда – отворяй ворота!
Дед Завид нашел глазами женщин и поманил их к себе рукой:
-Эй, вы! Быстро сюда!
Женщины, подошли, ожидая, что сейчас им будет нагоняй за то, что начали ссору в такой неподходящий час. Но дед Завид шепотом сказал им такое, от чего они не то, что завыли, а, схватив себя ногтями за щеки – заголосили во все горло.
- Цыц! – как никогда грозно, прикрикнул на них дед Завид. – Идите и делайте, как я велел, пока она сама туда не дошла!
Женщины испуганно закивали, и, догнав продолжавшую с плачем и рыданиями идти Милушу, вдруг подхватили ее под руки и повели в сторону…
8
И только тут до Славки дошло. Только сейчас его осенило.
Понурые, словно с кладбища, после похорон самого дорогого человека, возвращались люди в Осиновку.
Трех человек не досчитались из двадцати. Бывало, что счет оказывался и, наоборот, – из двадцати возвращалось всего трое. Но тут все было, как-то не так… Может, потому, что и набега-то не было?..
Старушка - ладно, она отжила свое и пошла, по заверению деда Завида, как гонимая от безбожных язычников, прямо к Богу.
Но – Славко… И не успевший даже надышаться земным воздухом малыш, словно в насмешку названный богатырским именем – Добрыня…
Люди шли и плакали.
На Милушу страшно было смотреть. Уронив руки, она бессильно болталась в объятьях ведущих ее женщин.
Ох, и любили, оказывается, все тут Славку! И Милушу тоже любили.
- Ну и что, что бедовый был? – только и слышалось кругом. – Что с того, что озоровал?
- Зато добрый!
- Мне однажды, когда умирали с голоду, зайца на порог кинул. Стукнул в дверь и бежать. Выхожу, а на пороге – его следы…