— Вот мы и побили треклятого змия!
Он не согласился с ним:
— У змия две головы, а мы управились только с одной. И потому, отпраздновав тризну по братьям нашим погибшим, мы, не мешкая, пойдем на Семендер.
26
Кто он был, дервиш с черным лицом и с темными руками, в старом изодранном халате, подпоясанном узким, изъеденным молью кушаком, вдруг оказавшийся посреди тех, кому дозволено было после сражения прийти на поле боя, чтобы подобрать раненых и отдать последние почести погибшим? Никто не ведал про это, никто и не приглядывался к нему, а если бы даже захотел узнать про него, то и услышал бы обыкновенный сказ про Божьего человека, милостью Аллаха ниспосланного людям для того, чтобы просветлять в душах и отводить их от прегрешений, подкарауливающих на тропе земной жизни, которая есть лишь малый сколок от жизни небесной, текущей под сенью всемогущего Аллаха. И да не избудется имя его в веках и да воссияет в сердце каждого правоверного! Да, никто бы не узнал в дервише, что-то бормочущем невесть на каком языке, но, скорее, что-то не означенное среди людских племен, но имеющее быть в небесном пространстве, рабе Хашмоноя, который пришел сюда вместе с теми, кто допущен был на поле сражения росским каганом, чтобы отыскать своих близких. Но Хашмоной, уже давно сохранявший в глухом темном узилище, куда был открыт доступ только ему, а еще малому числу хаберов, лохмотья удавленного ими дервиша, не сразу пришел сюда, на островные земли, он какое-то время брел в толпе, которая просочилась чрез врата Джора и имела намеренье дойти до Семендера, куда, как думали беглецы, россы не пойдут. Так по первости считал и сам рабе Хашмоной. Но после долгих раздумий, как-то особенно ясно узрив пред собою лик росского кагана, его упрямый нрав и неуступчивость в деяньях, он понял, что Святослав не успокоится, пока не возьмет Семендер. Он понял это и повернул обратно, разными тайными тропами дошел до Большого Острова и присоединился к тем, кто ходил по полю сражения, выискивая меж погибших брата ли, отца ли, мужа ли… На него никто не обращал внимания, почтительно обходя его, даже россы сторонились блаженного. И то было в удовольствие ему. Одеяние дервиша, удавленного в узилище, пришлось ему впору. Он уж не помнил, за что тот был предан смерти, скорее, за то, что дурными словами сбивал с истинного пути правоверных. Еще и то оказалось на руку Хашмоною, что пришедшие на поле сражения очень скоро обрели свое место. Тюркиты, отъединившись, сносили тела своих погибших ближе к березовой рощице, невесть каким макаром уцепившейся за сырую болотистую землю, и там складывали их рядок к рядку на заготовленные заранее сухостоины. Телесцы выкапывали могилы, неглубокие, едва по грудь воину, и опускали в них принявших смерть в бою; в каждой могиле по воину, опоясанному мечом, с копьем под мышкой. Могилы закапывали. Барсилы же хоронили своих соплеменников в могилах с подбоем. Они клали рядом с погибшим седло, обшитое костяными пластинами или серебряными бляхами, а так же саблю, чаще в деревянных ножнах, и короткий меч с причудливо вырезанной ручкой. Хазары в изголовье убитого ставили два глиняных сосуда с вином и кашей, не забывали и про туго натянутый лук со стрелами. Россы сносили своих погибших воинов к черно и яро вздыбленному берегу Великой реки и аккуратно укладывали их в просторные лодьи.
И. когда все было исполнено, и горящие лодьи спустили на воду, и там, где тюркиты провожали в последний путь своих соплеменников, воспылали сухие дерева, разом, как если бы в едином порыве, зазвучала странная, ни на что не похожая мелодия. В ней все было перемешано: и грусть, и сердечная боль, и тоска по давнему, несбывшемуся, и не понять было, что сталось с людьми, они вроде бы поменялись в самих себе, и уж не сказали бы, отчего совсем недавно с такой яростью сражались с россами. Что они-то, влекомые неведомой им силой, искали в сражении? Теперь они, люди разных племен, стояли бок о бок с россами, страдальчески морщась и понимая в душах своих недавних противников и искренне сочувствуя их горю. Вдруг, да, да, вдруг, как бы даже нечаянно и едва ли зависимо от них самих, они противно тому, чем жили в прежние леты, поняли, что все они на земле — братья. И, когда одна из женщин, темноволосая, в широком платье с бронзовыми застежками и с бронзовыми бусами на длинной загорелой шее, подошла к телесской могиле и, не мешкая, вытащила из ножен серебряно сверкнувший нож и ударила себя в грудь, а потом медленно клонясь, как бы даже со скорбным удивлением в темно-серых глазах, упала в могилу, успев обхватить уже мертвыми руками за шею мужа ли, отца ли, люди разных племен растерянно переглянулись, и смущение в их сердцах сделалось еще больше, еще жестче. Но никто не осудил несчастную, понимая про ту святость, которая подвигла ее к этому, в сущности привычному для всех племен действу, ныне соединившему всех их на острове смерти.