29
Святослав так и не вошел с войском в Семендер, в котором происходило что-то противное человеческому духу. Там, кажется, вершилось страшное, ничему не подчиненное, и малому рассудку, смертоубийство. Противное естественному ходу событий, оно сделалось отталкивающе неприятно и болезненно отражалось даже на тех людях, кто не принимал в нем участия, а наблюдал за ним со стороны, не в силах помешать вершению зла, имеющего неземные корни. Он смотрел, как пламя пожирало деревянный город, подобно огромному огненному змею, и смущение, не обычное, от какого-либо удивления рожденное, угрюмоватое легло на сердце. И нельзя было управиться с ним. Если бы он мог помочь тем людям, которые оставались в городе и были теперь убиваемы из них же самих исходящим злом, то, может, оно и уступило бы место чему-либо другому. Но он не имел такой возможности, прежде всего, потому, что мосты через ров не были перекинуты, они так и висели в воздухе, пока их не облило пламя, принесенное шальным ветром. К тому ж и ворота были открыты, когда пламя уже охватило все городские строения.
Святослав простоял с войском у Семендера день, а когда пожар стал утихать и менее слышны сделались крики и стоны тех, кто убивал и был убиваем, он велел загребным подогнать лодьи к берегу, а когда ратники заняли в них всяк свое место, приказал им отчалить… Сам же со светлыми князьями Мирославом и Удалом пошел в степь, в малый распадок, легший посреди нее, чуть только прикрытый жесткой травой, а местами и бронзовело-голый. Там утаивался табунок коней, приведенный россами. Великому князю подвели скакуна, и он, не мешкая, вскочил в седло и отъехал. Он не хотел бы теперь ни о чем думать, но мысли не отпускали. И смущение, легшее на сердце, тягостное, не проходило, как бы даже укреплялось. А тут еще князья светлые изливали на чистые души легшее и все спрашивали, что произошло с жителями Семендера, отчего они утратили связь с сущим и сделались не люди — звери… Они спрашивали, точно бы он знал ответ, но он не знал его, однако ж не хотел бы говорить про это, и все поспешал, поспешал, погоняя и без того резво бегущего по ровной голой степи коня. Так продолжалось до тех пор, пока они не въехали в густой темнолистый лес, где и вынуждены были сойти с коней. Какое-то время они пеше пробирались узкими лесными тропами. Когда же, вконец истомленные, выбрались на поляну, нечаянно открывшуюся взору, то и опустились на влажную, пахнущую тяжелой прелью, землю и долго сидели, прислушиваясь к себе, как если бы там могло открыться нечто способное облегчить сердечное томление. Впрочем, так скоро и случилось, а случилось это, когда Радогость взял в руки гусли и запел… Он пел об отчине, которая дожидается всех их, возвращающихся из чужих земель, о благодатном небе над родным селищем, о Руси. И были слова его вроде бы обыкновенные, сказывали о сердечной сути его, однако ж и то удивительно, что эта суть сделалась как бы общей для всех них, понятной каждому ратнику, хотя всяк из них, слушая песнь сказителя, видел что-то свое. Вот и Святослав тоже… Стояла ныне перед глазами Малуша, и смотрела на него, протянув к нему руки, словно бы хотела защитить его от кого-то, затаившего зло на Русь. В ней, в душе у нее, жила не только любовь к нему, ныне ясно и как бы даже зримо ощущаемая им, а еще и страх за него. И он хотел бы сказать ей, что все, или почти все, уже кончено и ей не надо бояться за него. Теперь он не один со своим войском, с ним вся Русь, вырванная из неволи, воспрявшая в духе и снова поверившая в свое высокое назначение. С ним и Боги Руси, они и прежде-то не покидали его и влекли в неведомые ему дали и жаждали того же, чего жаждал и он для отчей земли. Рядом с ним и благо сулящий Бог его матери. И да будет сиять во веки веков имя Его!