Если бы кто-то пригляделся к человеку, ныне легко и машисто отмеряющему таежные тропы, то и не сразу догадался бы, что перед ним князь Руси Святослав. Уж больно строг в лице и меж глаз пролегла глубокая морщина. Про нее и в ближнем ко князю урядье не все знали. Не часто она бывала так ясно и зримо обозначаема. Обратил бы любопытствующий внимание и на кое-что еще в странствующем человеке, приметно отличающим его от Великого князя. И подивился бы, когда бы сказали ему, что не прав. И он не сразу смирился бы и еще долго шептал бы в недоумении: «А почему кафтан на нем прохудился и на ногах сапоги разбитые? Нешто не доглядели постельничие? Ох уж эти навадки, все не смирятся, и наваживают, и подманивают! Вгоняют во грех!»
Только зря он… Не наваждение явлено пред очи его, а сам Святослав, но про это знают лишь в ближнем Великого князя окружении. Случалось, брал отрока и шел с ним в таежные рамени и подолгу бродил зверьими тропами, нередко захаживал в жилища извергов и дивился на их жизнь, понимая тяготность ее и горестное отступление от истинной, на божественном приятии настоенной благодати. Но и менять тут ничего не хотел, сызмала осознав: если не ты хозяин своей жизни, тогда кто же?.. Боги благодетельны, но они высоко, не сразу дотянется до них и обладатель острого ума. Рождаемое про меж людей им и принадлежит. Это от Истины, и не нам, смертным, тягаться с нею. Да и надо ли? Не всегда обжигающая людские сердца жажда познания во благо человеку, вдруг да и уведет его во мрак неведения.
Волхв Богомил, а именно к нему шел Святослав, ждал Великого князя. Провиделось ему в дреме, что прибудет тот уже на этой седмице. В широкой темнорусой бороде Богомила легкая седина пробивалась пока еще вслепую. Волхв стоял у темного зевла пещеры, опираясь на суковатую палку, и смотрел в таежную даль в тайной надежде увидеть Святослава на урманной тропе. Подле его ног лежал, положив морду на когтистые лапы, медведь-пестун, лишь ближними днями обретя хозяина, но уже успев сродниться с ним, точно бы они были слеплены из одного теста, так хорошо пестун понимал в человеке, даже и в той его чуть приметной озабоченности, которая теперь управляла чувствами волхва. Медведь тоже пристально всматривался в таежную россыпь маленькими, круглыми, острыми, как шило, глазками, и был доволен, когда услышал нечто поколебавшее в душном устоялом воздухе, а потом углядел слабое черное пятно на зеленом покрывале земли. Приподнял взлохмаченную голову и негромко рявкнул.
— Так ты думаешь, что?.. — сказал Богомил, потрепав медведя по вздыбленной холке. — И ты прав.
Святослав вышел из-за дерев, чуть помедлил у ледяно посверкивающего таежного ручья, а потом перепрыгнул через него и направился к пещере, вздыбившейся над таежной равнинностью и смурно и глубинно взблескивающей зевлом.
— Будь здрав, отче, — сказал князь, подойдя к волхву и почтительно склонив перед ним голову.
Пестун, привыкнув к присутствию возле хозяина еще кого-то, ничем не выказал неудовольствия, а оно-таки было: в последнее время кто только тут не перебывал! И все идут со своей болью и обидой, и каждому из них надо что-то от лесного отшельника и часто слышится грустное вопрошение в людских голосах, а иной раз и досада. Хозяину худо делается после этих встретин, печаль черно и глухо застит его глаза. Иль не горько ему, пестуну, пускай и слабому разумом, видеть это и не уметь помочь?
Богомил провел князя Руси в пещеру. Было под чуть взопревшими каменными сводами стыло и сумрачно, и стояла тишина такая, как если бы тут и вовсе не обозначалось никакой жизни. Улавливалось собственное дыхание и тихое поскрипывание капель на серой мшистой стене.
Волхв подвел Святослава к невысокому, искряно-белому взлобью, слегка прикоснулся дрогнувшей рукой к изваянию великого Рода. Черты лица Бога грубо и как-то даже угрюмовато проступали на мшистых камнях. Сказал негромко:
— Знаю, матушка твоя полагает, что еще не время идти войной на Итиль. Но права ли она? Не сразу закипает вода в котле, а уж если закипела, то и надо снимать котел с костра, а не то разлетится на мелкие куски. То ж и здесь: потеряешь время — потеряешь Русь. Поспешай, пока не остыл праведный гнев в племенах; обопрешься об них — и вознесешься к славе, Я все сказал, княже.
И тут же, как бы запамятовав о Святославе, волхв отвернулся от него и забормотал чуть слышно, не то заклиная, не то произнося молитвенные слова, прежде не касавшиеся слуха князя. И было в этом смутном, влекущем к чему-то неближнему бормотании нечто подвигающее к небесному свету, и в душе у Святослава стронулось, и он увидел себя, молодого, жаждущего Истины в миру бытования, совсем в другом измерении, и, когда прошло смущение, вызванное неожиданной переменой в нем, почувствовал необычайную силу духа, как если бы прикоснулся к тайне, сказавшей ему о его высоком земном назначении.