О, Русь! Сколь удивительно в существе твоем рождаемое из леты в лету, сладостное, возносящее высоко над миром, но порою и отнимающее последнюю надежду, когда мнится не только слабому, а и укрепленному в духе, что вот он, край… И дальше уже ничего не будет, одна пустота, да не та, про которую волхвы говорят, что она есть Свет, и постигший ее обретет спокойствие и отсечет от корня все, что мешало ему раньше. И это поможет ему отказатся от желаний, а они есть нечто привнесенное в земную жизнь злыми духами. Та пустота другая, холодная, из мрака восставшая, она вне времени и пространства, она порождение дьявола, во чреве его побывавшая. Да, случалось и так, вроде бы уже умерла последняя надежда, ан нет… Через какое-то время она восставала из пепла росских сердец и безмерного земного порушья и — Русь обретала некогда утерянный дух, вольный, к свету влекущий.
Святослав стоял на берегу реки, предаваясь восторгу и понимая про свою соединенность с сущим и радуясь этой соединенности, как если бы она укрепляла в душе его, как вдруг увидел посреди вздыбленного водного пространства нечто живое и трепетное, влекомое к тому месту, где Ладога и вовсе сужалась, стиснутая острогрудыми каменьями; иные из них были выброшены на берег реки.
— Что там?.. — с тревогой, отчетливой в сильном, с легкой хрипотцой, голосе, спросил Святослав у ближнего к нему отрока, а не дождавшись ответа, сказал: — Никак жеребенок?.. Вынесло на каменья? Погибнет же!
А это и был жеребенок, искряно-черный, живой уголечек, опущенный в дымящуюся воду. И оказался он в ней по неразумью младенческому: вдруг вздумалось поиграть на ближнем к крутоярью лужке, испробовать удаль, вот и носился что есть мочи, стаптывая зелену траву острыми копытцами; меж тем матерь его, старая, тоже вороной масти, кобыла, все пыталась оттеснить жеребенка от крутоярья, да где там, иль совладаешь с юной необузданностью, что одна ныне и правила чадом ее; в какой-то момент жеребенок оторвался от земли и как бы воспарил над ближним миром; и был полет удивительно приятен, жаль только, уж очень короток, через мгновение-другое прервался, и жеребенок почувствовал саднящую боль в напружиненном теле от удара об воду. Но именно она, эта боль, спасла его, отодвинула от мертвенно холодного страха, который он должен был бы испытать, коль скоро догадался бы, что произошло и куда теперь несут его безжалостные волны. Но матерь все поняла сразу, и страх за неразумное чадо сдавил ее большое сердце. Она какое-то время трусила по берегу, а когда тот сделался чуть положе, видя, что жеребенка относит все дальше от земной тверди, и, осознав, что самому ему не сладить со вздыбленной речной крепью, она кинулась в бурлящий поток, который тут же накрыл ее с головой. Все же чуть погодя кобыла вроде бы совладала с ним и, загребая под себя яростную волну, поплыла встречь жеребенку. Казалось, еще немного, и она настигнет его, но что-то вдруг в ней оборвалось, сделалось нечем дышать. Старая кобыла с тоской посмотрела вслед жеребенку и тоненько, слабо, едва обозначаемо в пространстве заржала. Ее горестное ржание услышал Святослав и сказал грустно:
— О, Боги!..
И, скинув красные сафьяновые сапоги, бросился в волны реки. Он едва ли понимал, что с ним творится, отчего вдруг защемило в груди, заныло, словно бы только что потерял близкого человека. Да, ныне он не все понимал в себе. Впрочем, теперь такого понимания, наверное, и не требовалось, если уж не умел унять давящую на сердце щемоту, а скоро не предпринимал и малой попытки что-то поменять в себе, точно бы смирился с тем, что взбулгатило душу. Он, и верно, смирился. В памяти всплыли слова волхва из Оковского леса прозваньем Богомил, сказывал тот, щуря большие, сияющие от дивного, из него самого исходящего света:
— Все на земле, княже, преходяще; в кое-то мгновение узрится чудо сулящее и тут же угаснет, коснувшись реки жизни, а ей нету ни конца ни края. Но во благо ли сие человеку? Иль не в небесном мире надобно искать ему успокоение душе своей?.. Сказано древними мудрецами: входя в жилище, чуть только и прикрой дверь, не запирая ее. Помни, что и ты смертен.
Воистину так!
Святослав мощно загребал кипящую воду, высоко вскидываясь над волной и боясь хотя бы на короткое время потерять из виду выбившегося из сил жеребенка, которого несло на острогрудые камни, раскидавшиеся от одного берега до другого. Сразу же за камнями, взбугрившись, река упадала вниз и уже там, как бы очнувшись от дурного беснования, усмиряла норов и текла размеренно и ровно, не выталкиваясь из естественной своей сути.
Великий князь неотступно преследовал взглядом иссиня черное живое пятно, скользящее по водной поверхности. Иной раз ему казалось, что, несмотря на все его усилия, оно не приближается к нему, и тогда злая досада сжимала сердце, и он цедил сквозь сжатые зубы: