Рядом со Святославом волхв Богомил, он в белом халате, не молод уже, но крепок, надежно держат большие, с синеватыми прожилками, руки упругие кожаные поводья, он сидит в деревянном, под толстой темно-розовой полстью, седле упруго и натянуто всеми жилами сухого тела, а взор устремлен ввысь. Что он там еще хотел бы увидеть, избранник Божий, знак ли какой или нечто от земной жизни отколовшееся, но и в небесах не обретшее покоя?.. Должно быть, и знак тоже, благостный для росской земли и ее князя, ибо сказано еще в древние леты, что истина не обретается в одном месте, утесненно себя чувствует и на раскинувшихся синей гладью просторах, но только тогда обретает силу, когда свет от нее устремлен в небесные чертоги, там и укрепляется и приметно глазу избранника Божьего упадает на землю. Про сей знак ныне и хотел бы знать Богомил, думая о людских родах, затерянных в безмерности мира. Что они есть, отмечен ли их путь в Книге Судеб, иль не коснулись они вещей книги, затерявшись в хладных глубинах мира? Скуден ум человеческий, коль скоро питаем лишь земной пищей, не помышляющий о небесном, вдруг да и сделается слаб и худ и уж не отвержен от обыкновенных страстей, а как бы даже направляем ими. И что же тогда?.. А тогда ломается про меж земных существ искони живущее в них душевное равновесие и оскудевает в сердцах, а в глазах тускнеет, исчезает из них Богами данный свет. Тогда и земля истощается быстро и уж редко когда порадует блаженного духом, и ему станет не по силам обрести прежнее, тихое, ни к чему не влекущее созерцание, и он сделается беспокоен и суетлив не в меру. И скажет встречь ему идущий, умудренный летами старец:
— Воистину к погублению устремленное утрачивает последний разум.
Но нет, не быть по сему! Смущение, правившее в росских родах немалые леты, отступило ныне, утянулось в лесные заболотья. Там и пребывать ему! Богомил верил, что человеку предначертано познать от судьбы отлегшее, помеченное знаками. Другое дело, что не всегда удается понять, что скрыто за ними. Но это уже зависит от того, близок ли человек к матери сущего. Коль скоро есть в нем уважение ко всему, возросшему на земле, питаемому ею и ею же направляемому к совершенству, только в нем и постигается истинная суть любой жизни, даже и малой твари, то и на сердце у того человека не угаснет Божья искра и укажет на знаки, определяя каждый из них, и проведет чрез укрепы зла. То и дивно, что человеку дано знать многое в судьбе своей. Когда б не это, сделалось бы ему смутно и тоскливо, и путь по жизни затруднился бы и не дано было бы познать язык сущего, и омертвело бы в душе у него и ужался бы ум и не увлекал бы в дальние дали, не манил сладостью открытия. А что ж без того, иль не потускнело бы в земном мире, иль не сделался бы он слеп и ненадежен, утратив сердечное чувство, которым матерь сущего одарила людей?
Богомил, как если бы все еще пребывал в пещере, затянутой густыми кронами дерев, так что и вход в нее отыщешь не сразу, ясно увидел однажды поутру вдруг проступившие на сырой стене, точно бы горячей кровью пропитанные знаки: не то неизвестные ему до сей поры буквицы, не то еще что-то вещающее про ближнее. И это было удивительно. Он отчетливо ощущал их близость, как если бы они им самим и были начертаны на стене. Но ведь не так же, нет… Он долго пребывал в раздумьи, разглядывая их, и, когда, отчаявшись, решил, что так и не разгадает тайный смысл их и уж хотел выйти из пещеры, как вдруг окрест осиялось, и странные буквы на стене проступили еще ярче, и сказал некто голосом тихим и шелестящим: