— Слава Аллаху, жив я!
В какой-то момент атабек увидел густую черную пыль, взметнувшуюся над дальним угорьем, сизоватым от небесного ли сияния, от трав ли, высоко и рядно вскинувших синие головки, и подумал, что это подходят главные силы Святослава и повелел гулямам скакать в сотни с приказаньем разворачивать коней и, не задерживаясь, уходить с поля боя. Бикчир-баши не знал, что пыль была поднята не войском Святослава, а теми из летголи, кого Удал посадил на взводных коней. Они, не привыкши к верховой езде, поотстали и теперь поспешали к месту сражения, взмахивая луками и крича что-то гортанное и хриплое на птичьем своем языке. Да, Бикчир-баши не знал об этом и потому повелел прекратить сражение, помня о наказе Песаха: выведать, какими дорогами пойдет росское войско… Атабек посчитал свою задачу выполненной и с легким сердцем покинул поле битвы.
Он повел сотни, заметно поубавившиеся после столкновения с дружиною князя Удала, левобережьем Днепра, минуя большие оселья россов, дотла сжигая малые. Вдруг понял, что везирь был прав, и тихое нестрагивание в росских землях, как бы даже примирение с новым миропорядком оказалось не стойким, преднамеренно кем-то устроенным, скорее, светлыми князьями по тайному уговору со Святославом. Этому не надо было доверяться с самого начала, а крепить в воинах твердость и понимание необходимости полного разгрома Руси. Чтобы дерево не плодоносило, надо сжечь и отпавшие от него побеги.
Потемну, на исходе седмицы, освященной волей Пророка, Бикчир-баши подступил к Самватасу. Крепость была обнесена рвом, заполненным водой. В изжелта-сером полусумраке угрюмо гляделись высокие земляные валы. Впрочем, в этой угрюмости атабек уловил и нечто приятное для сердца, и сходу, не раздумывая, поверил в неприступность ее. «Вот тут-то, — сказал мысленно. — Молодой князь, порождение Иблиса, сломает себе шею. Прав был Песах, когда повелел строить крепости по южным украинам Руси с тем, чтобы оградить Хазарию от злых набегов неразумных россов».
В мыслях Бикчир-баши чаще обращался к мэлэху, а не к единоверцу, управляющему воинскими силами Хазарского царства. Но, если бы кто-то выразил недоумение, догадавшись о его мыслях, он сказал бы, и малости не помешкав, что действительно более чем кому бы то ни было он доверяет иудейскому царю, волею которого укреплялись и ширились владения каганата. И не беда, что он другой веры. Что есть вера, как не способ обрести себя в божественном мире? Ничто не может помешать единству людей, однажды изгнанных с родных подворий, но не сломавшихся и, даже больше, обретших себя в новых землях. Наверное, поэтому отношения между иудеями, первыми проникшими в Хазарию, и исмаильтянами складывались как нельзя лучше. Да и что было делить им? Всяк занимался своим делом, чему обучался сызмала. Иудеи правили торговлей на итильских базарах, перекрыв караванные тропы: никто не мог беспошлинно провезти товары в солнечный Багдад или в Великую Пермь. Ну, а сыны Пророка, верные своему ремеслу, держали на замке границы Хазарии, а при надобности несли угнетение и порушье соседним племенам. Они были прекрасными воинами и вряд ли кто-то мог сравняться с ними. Разве что россы, дерзкие в набегах, принимающие смерть как что-то обычное, сопутствующее человеку при естественной перемене формы, презирающие ее, верящие в грядущее восхождение к жизни, хотя бы и к той, про которую они ныне мало что ведали.
Встретил атабека начальник крепости, низкорослый, длиннорукий и широкоплечий человек со странно желтыми злыми глазками. Они одни и светились на его остроносом лице. Высокочтимые улемы говорили, что сей муж из рода кыпчакских эмиров, близко стоявших ко двору великомудрого правителя Хорезма. Так ли, нет ли, кто скажет. Верно другое, сей муж был суров в обращении с подвластными ему и жесток с ревнителями иной веры. Не однажды он хаживал на Русь, и след от этих хождений надолго запечатлелся в памяти россов. Не один раз взметывался над его круглой бритой головой длинный обоюдоострый меч. Но судьба хранила Махмуда (так его звали), и он ускользал от смерти подобно угрю.
Махмуд встретил атабека на пороге высокого деревянного дома, провел в просторную комнату, выложенную изразцами, отчего стены посверкивали чудными, как бы даже неземными гранями, столь ярко и весело играли, касаясь изразцов, солнечные лучи, втекающие ничем не сдерживаемо в широкие окна. Пол был застлан мягкими, приглушающими звук шагов, коврами.