Удал мало что уловил из слов Великого князя, в прищуренных глазах которого вдруг увиделось что-то придавившее в нем радость, и даже слегка обиделся: вот, дескать, зря что ли я поспешал с доброй вестью ко князю: небось не одну седмицу агаряне простоят в Самватасе, прежде чем дойдет до атабека, что Святослав выбрал другой путь? «Мне ли, сотворившему маленькую победу, выслушивать про озабоченность волхва?..»
Так, или примерно так, думал Удал и уж хотел выразить Святославу свое неудовольствие, но проследил за выражением его лица, вдруг сделавшегося строгим и как бы даже затвердевшим на какой-то напряженной мысли, и сдержался. Знал, не любил каган Руси, когда сбивали его с мысли пустыми, мало что значащими словами, мог и сурово оборвать говоруна, после чего свиноваченный долго еще пребывал в смущении, а то и в растерянности.
К счастью, Святослав через малое время отринул потревожившее его, сказал, ласково поглядывая на Удала и пряча лукавую усмешку в длинных усах:
— А что, воевода, не пора ли нам пойти к войску? Небось твои детские уже про все поведали собратьям, не преминув обронить горделивое слово и про удаль молодецкую? Иль не так?
— Истинно так, княже, — охотно согласился Удал. — У нас, у вятичей, слово неотрывно от дела. И, коль скоро повязано цветным узорочьем, украшено зело, то и отпавшее от него дело не хуже глядится.
— Верю, — сказал Святослав все с тою же улыбкой, затаившейся в уголках губ.
Градок Удалов стоял на реке Вятке, быстрой, шустроногой, про нее вятичи так и сказывали, как если бы в ней было что-то от человеков. В летнюю пору на ее обильно заросшие густым, местами и вовсе непроходимым кустарником, берега хаживали не только вьюноши и девицы, чтоб подивоваться друг на друга, а и те, кто постарше. Нередко на крутом взлобье, чуть приподнявшемся над густолесьем, можно было увидеть древнего старца и услышать его длинную и грустную песню, вроде бы ни к чему не обращенную, а как бы сосредоточенную на самой себе, однако ж берущую за душу и захолодевшего сердцем от горьких напастей смерда ли, утратившего связь с отчиной не по своей воле, но по чьей-то другой, быть может, и не этому миру принадлежащей. Бог весть отчего так устроена душа росского человека, что и в самую благополучную для него пору вдруг встоскуется ему и потянет невесть в какие заоблачные дали. И он устремится к ним, точно бы ему под силу — взять да и очутиться в другом, славном и украсном месте. Только в какой-то момент на него снизойдет просветление, и он сообразит, что не добраться ему до заветного места. И тогда он затоскует пуще прежнего, и его сердечное колобродье, в конце концов, выльется в песенные слова. Они полетят над вятскими раменями, коим нету конца и края, а то вдруг прикоснутся к притихшим после недавнего непогодья деревам и обретут в них вторую сущность, впрочем, мало чем отличающуюся от первой, все ж не такую ясную и понятную, всплывет в ней нечто присущее лишь деревам и восстанет над миром в сладком трепете едва пробившейся сквозь землю березки, и редкий прохожий не приметит этого и не ощутит на сердце невесть к чему обращенного трепета, и долго будет прислушиваться к нему, стараясь понять в нем. А когда покажется, что понял что-то, тогда и оборотится ликом к младодреву и обоймет слабые листочки с тонкими, как бы слепленными из воздуха, прожилками, и почувствует исходящее от них тепло, и отпадет грусть — печаль от сердца.
Градок Удалов стоял на реке Вятке, и был невелик, но дивно складен: улочки тут прямые да строгие, и домы все из добротного дерева под тесовыми крышами, не теснятся, ставлены поодаль друг от друга, глядят на свет Божий широкими окнами. Если кому-то понадобится испить водицы иль отдохнуть в застолье, пройдя десятки поприщ по таежным забродьям, то и примется странник миром, и никто не спросит у него, откуда он да чьего роду-племени, сызмала приучены вятичи понимать людскую заботу и не хорониться от нее за толстыми запорами, но сознавать как свою, хотя бы она и была привнесена в их жизнь не лучшим из людей. Уж так повелось с тех пор, когда пришел сюда, в места глухие, где не ступала нога человека и где устраивали гульбища лишь лесные лешаи да ведьмаки, прародитель племени, дерзкий и сильный духом Вятка, рожденный русалкой, обитавшей в водах Днепра-батюшки, и забил высокий, тесаный из матерого дерева столб в землю и сказал:
— Тут и жить всем, кто придет следом за мной. Сказано в Книге Судеб: идущий впереди да увидит след того, кто только вынашивает намерение ступить на тропу жизни.