«Наверно, так и есть, — думал Ахмад. — И растаптывание нашей человеческой сущности началось от смешения всех и вся, когда одно племя приняло принадлежащее другому, мало что понимая в сути принимаемого и находя удовлетворение во внешнем следовании тому, что влеклось чаще не по своей воле».
— Да, пожалуй, так и есть, — мысленно сказал Ахмад, еще ниже опуская голову перед человеком, сидящим на троне, как если бы теперь был согласен только на худшее, а если бы вдруг предложили и дальше вершить дело, которым занимался, и, кажется, был надобен хотя бы своим соплеменникам, он отказался бы.
Песах смотрел на стоящего перед ним на коленях везиря и ничего не испытывал к нему, и малой неприязни, понимал, что взошедшее на Руси и обломавшее в самых стойких сынах великой Хазарии не зависело от воли или безволия склонившегося перед ним человека, не зависело и от его личной воли, но отчего-то вознесшегося над ними, чему нельзя отыскать названия, а только можно сказать, что сие есть рок, в иные моменты набирающий великую силу и управляющий движением народов. Его нельзя предугадать и выстроить против него защиту. Рок не имеет ничего общего с шахматами, которые теперь стоят у него на столике рядом с чайными чашками. Он всесилен и дерзок. Все же бороться с ним можно, для чего надо проникнуть в глубинную суть его. Но как это сделать?
Песах в какой-то момент обратил внимание на шею везиря и удивился тому, какая она длинная и тонкая. Непонятно, как на такой слабой шее держится голова? «Так, так…» — с легкой усмешкой над собой ли: невесть что вдруг обеспокоит, — над везирем ли, в ком, подумал, почти ничего не осталось от прежде уверенного в себе военачальника, подумал он, а потом сказал жестко, с нескрываемой досадой:
— Встань! Не к лицу великому воину собирать коленями пыль с ковровых дорожек!
А когда везирь поднялся на ноги и посмотрел в глаза царю Хазарии, тот проговорил привычно властно:
— Мне нужны сильные духом люди. Уверен, ты сумеешь продолжить дело, которое я поручил тебе. — Чуть помедлил. — Все ли тысячи собраны в кулак? Где мы дадим бой русскому кагану?
Песах спрашивал, хотя все уже решил для себя, и Ахмад знал об этом и сказал про то, о чем между ними было не однажды говорено. Он сказал, что войско заняло островную землю, прикрывающую Итиль с юга, а встречь русскому кагану направлены гилянцы и дейлемиты, асы и пайнилы, воспринявшие благодатое учение Пророка, а во главе тысяч поставлен бек Махмуд, столь неудачно распорядившийся своей властью над Самватасом.
— Впрочем, если ты, Всемогущий, пожелаешь, я отзову бека и прикажу отсечь ему голову.
Он еще не знал, что Махмуда уже нет в живых и что Булгар пал. Странно, что этого не знал и сам Песах, а вот улица знала и уже немалое время судачила об этом.
— Нет, — сурово сказал Песах. — Пусть будет по-твоему. Не вчера сказано: повинную голову меч не сечет. Махмуд был у меня, и я говорил с ним. Он дрался в Самватасе, пока был в этом смысл, а потом с малым числом воинов ушел в степь.
Песах долго молчал, после чего, усмехаясь, сказал, что каган Хазарии, пожалуй, засиделся в Белой Башне. Пора показать его подданным. Пусть глашатаи идут рядом с колесницей и призывают всех, кто еще не утратил в руках силы, вынуть из заржавелых ножен сабли и идти на войну с неверными. И сделать это надо так, чтобы ни у кого не возникло желания спрятаться за спину соседа.
— Проследи! Потом направишь их в помощь Махмуду. А я пойду по синагогам и буду говорить со своим народом. Все. Ступай!
Песах усмехнулся, едва не сказал: «Блистательный!..», как называл везиря кое-кто из агарян, но в последний момент удержался. Он снова поверил в Ахмада, прочитав в глазах у него возжегшуюся уверенность. Царь иудеев понимал в людях и прощал проявленную ими слабость, если она проистекала не от страха перед опасностью, а от душевного неустройства. Ему ли не знать этого? Вдруг да охолонет всего с головы до ног, когда и не ждешь, остудит сердце, смутит разум. Но то и ладно, что он-то сам умеет справиться с ним и вернуть прежнюю стойкость. Вот и везирь тоже справился.