Богомил оторвал взгляд от тихого, чуть только отмечаемого движения воды и посмотрел на Святослава отстраненно, точно бы не отойдя от видения другого мира, все еще пребывая в нем, свет и благо дарующего земле россов. Однако ж мало-помалу в глазах у него прояснивало, сказал чуть погодя голосом мягким и напевным, словно бы не желал сразу прервать ту песнь, что родилась в его сердце:
— От этой реки почерпнет Русь славу и крепь и сделается едина и могуча, и уж никому не одолеть ее. То и вижу в неближних летах. Но что есть время, как не движение мысли в пространстве? Иль не от нее сокращаются расстояния, а ночь утрачивает хмурь и хладость?
Встал Богомил во весь рост, и был лик его светел, а вместе грустен. От грядущего почерпнутое душой его накатило снова. И помнилось Святославу, что в глазах у волхва была не только радость, а и печаль. И туманила она взор его и влекла к чему-то расталкивающему на сердце. К чему же? И спросил бы об этом у мудреца, привыкшего принимать земную жизнь как малую часть небесной, извечно обращенной в немую пространственность, где обитают не только Боги, а и души тех, кто постиг высшую Истину или хотя бы приблизился к ней, ибо постигших единицы, а приблизившихся сотни, но сдержался и ни о чем не спросил, зная, сколь тягостны те пути, которыми идет волхв в своих мыслях. Терпеливо ждал, когда волхв покинет небесные чертоги и опустится на землю и обретет свою коренную соединенность с нею. Дождался, глянул в усталые глаза Богомила и сказал про то, что беспокоило. Он сказал, что войне еще не видно завершения, а он уже потерял много воинов.
— Ты, княже, кажется, не понял, какую ведешь войну и с кем? — укоризненно покачал головой Богомил. — Ищи победы в ней, но не завершения ее. День не отторжим от ночи, одно поглощается другим. А что происходит, когда свет сталкивается с тьмой? Ведомо ли это кому-то? Не знаю. Не постигнул того мой ум.
Когда толпа растерянных людей, теперь уже не бегущих, а едва поспешающих за вожаками, скрылась за ближней дымкой: дождь к тому времени прекратился, и небо снова прояснило, хотя уже не было розовато синим, потускнело, а ближе к горизонту как бы обуглилось, прикоснувшись к еще невидимой раскаленной сковороде солнца, — лодьи россов пристали к заросшему бледно-зеленой кугой болотистому берегу. Святослав в сопровождении Богомила и витязя Атанаса сошел с передней лодьи и со вниманием оглядел окрестности. Все еще слышны были проклятья умирающих и неровный, рыскающий шум затихающего сражения. Святослав улавливал не только звон мечей, не только ярость и решимость вступивших в смертное единоборство, а и ту едва обозначенную в ближнем пространстве черту, которая отделяет начало сражения от его завершения. Это вошло в него с молоком матери и сделалось частью его существа, как и то, что он оставался верен истинной своей сути, влекущей по тропе жизни и постоянно напоминающей о благости земного мира, коль скоро тот не подчинен злой силе, а устремлен к небесному свету. О, он хотел бы во всякую пору быть верным своей сути, ни в чем не меняя ее, и, наверное, так и поступал бы, если бы все зависело от его воли, но не все зависело от его воли, а нередко от воли более могущественной, чем его, собственная, она, случалось, скрадывала в нем, но часто и воздымала над сущим, и тогда сущее представало в ином свете, и виделось многое, о чем он даже не догадывался, обозревался и его собственный путь на земле, и был путь, хотя и усыпан терниями, благостен и устремлен к Истине. О, Святослав и про нее задумывался и нередко она ускользала от него, однако ж через какое-то время вновь представала перед глазами манящая, и он всею сутью, рожденной благостным порывом молодого горячего сердца, тянулся к ней, и бывал счастлив, если она не торопилась укрыться во тьме неведения. В первые леты свои на земле он смущался, когда так происходило, потом понял, что иначе и быть не может: Истина подобна солнечному лучу, короткому ли, длинному ли, но всякий раз по прошествии времени ускользающему.
Святослав вышел из густолистых, решетчато темных ивняковых зарослей, поднялся на ближнее угорье, покрытое щетинистой темно-рыжей травой, глянул в ту сторону, где теперь уже чуть только приметна была рассыпающаяся толпа, поднятая Песахом, скорее, для устрашения россов многочисленностью, после чего кинул взгляд на ближнее степное зауголье и понял, что был прав: сражение забирало остатнее, наступил момент, когда смертная схватка ослабла, и от голой, изжелта синей степи к тихому, обвально сыплющемуся обережью потянулись росские рати: кто пеше, а кто на вусмерть усталых, спотыкающихся и на ровном месте конях. Тех же, кто вступил с ними в сраженье, не было видно вовсе: они, кажется, все полегли… Из лодей выскакивали воины и поспешали встречь ратникам.