Все эти люди, облаченные в воинские доспехи, были совсем не похожи на тех, кого он выпроводил из Итиля. Он действительно выпроводил их, хотя и не сказал бы, зачем?.. Иль не чувствовал, пускай и смутно, что толку из этого не будет? Да нет, чувствовал. Но тогда чего же добивался? Иль впрямь заставило Песаха так поступить давнее желание хаберов очистить город от людей слабых и безвольных, кого иначе как пылью, разъедающей глаза, они не называли? Им казалось, коль скоро не станет их на городских улицах, то и порядка будет больше. Может, так и есть, однако ж теперь он почему-то не хотел согласиться с этим и с досадой отогнал от себя неприятные мысли. А потом велел заложить колесницу. И вот уже каган противно своей воле оказался в ней. Впрочем, противно ли? Иль все, что делалось с ним в последнее время, он принимал окрашиваемо в какое-то действие? Да нет, он давно свыкся с судьбой, уже ничему в ней не противясь. Песах, помедлив, столкнул колесничего и сам сел на его место и взял в руки вожжи. Он объезжал войско, наказав кагану приветственно взмахивать рукой с нанизанными на нее драгоценностями. Их встречали радостными криками, когда они въезжали в расположение агарян, и старались прикоснуться кончиками пальцев к одеянию высокородной особы.
Воины Пророка получили все, что хотели. Имамы сотворили для них молитвы, песнь которых дошла до Аллаха, и был глас оттуда, возвестивший о начале великого дня. Мэлэх Хазарии открыл свои сокровищницы и щедро одарил их. А вот теперь он, благословенный высоким Небом, позволил им узреть лик кагана. И да пребудет имя его в прежней святости и в добросущей отодвинутости от земной жизни!
Когда же колесница проезжала теми местами, где томились в ожидании сыны новой Иудеи — Осии и Авраамы, Салмоны и Иесеи, то и тут слышались радостные возгласы, однако ж они были обращены не к кагану, но к царю Хазарии, а если кто-то обращал внимание и на кагана, то рождалось оно скорее от удивления и ничего не страгивало в сердце у старого воина, хотя по прошествии времени он начинал понимать, чем был вызван этот ход правителя. Воистину открывшееся одному в скором времени откроется и другому. И свершится так хотя бы и в последний час.
Песах догадывался об их отношении к кагану и мысленно говорил, что понимает их, и, если бы вдруг оказался рядом с ними, то и в его сердце не отыскалось бы приятия верховной власти. Странно, что он так подумал. Все, что принадлежало ему на протяжении многих лет, имело непосредственное касательство к власти. В сущности он сам стал властью. Любое, хотя бы ненароком сказанное им слово обращалось в действие, хотя иной раз не конца принималось и им самим. Впрочем, так уже давно не случалось. Он сделался опытен и научился уважать Закон, по которому жили иудеи Хазарии. Но уважать лишь в той степени, в какой это было приемлемо им, человеком гордым и независимым, понимающим про свое назначение на земле. Помнится, еще в те поры, когда был молод и дерзок в суждениях, он впервые сказал про Хазарию, как про Новую Иудею. И ему не поверили. В синагогах заговорили, хотя и таясь, о его неразумье, ибо всякая отчина для иудея есть временное пристанище, кроме той земли, откуда в свое время бежали колена Израилевы. Та земля есть мечта избранного, возвращение в нее неизбежно. Другое дело, что это может произойти нескоро. Ну и что? Иль не отличаем иудей многотерпеливостью? Он знает: все, что окружает его, временно и зыбко, и потому ни к чему не прикипает сердцем, оставаясь верным едва брезжущему призраку.
Есть земля, Богом данная иудею, и есть другие земли, и не ему, избраннику Божьему, отрекаться от собственных корней. В те поры сказывали хаберы о пророчествах Исайи: «Слухом услышите, и не уразумеете, и глазами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы я исцелил их». И всяк жаждущий божественного слова понимал, к кому обращены эти слова. Понимал и Песах, вдруг ощутил вокруг себя пустоту, и по первости, не умея понять причину этого, смутился, облитый студеной досадой, и не хотел бы ни с кем знаться. Однако ж время спустя словно бы ведомый кем-то сильным и разумным смирился и пошел к хаберам и говорил с ними… Это было только однажды. Только однажды, как сам считал, он проявил слабость, но даже в ней оставаясь верным себе, тому, что подвигало его по жизни. А иначе пошто бы мало-помалу и про Хазарию стали говорить сначала чуть слышно, а потом все уверенней как про Новую Иудею, и даже царь Иосиф, уже пребывая в преклонных летах, в одном из посланий назвал свое царство Новой Иудеей?