— Ручей от Божественного провидения черпает силы. Толкуют старики: в свое время в нем хоронили каганов из рода Ашина. Это еще до того, как в наши земли пришли иудеи. Тут много могил сокрытых от злого духа, никому не доступных. А коль скоро сыщется влекомый злым умыслом, то и утратит в сердце своем, сделается худ и слаб, и уж нигде не найдет покоя, не умея совладать со страхом, который поселится в глазах у него. И в руках тоже… потому и черны они сделаются, как если бы были обожжены за то, что с недобрыми намереньями пытались проникнуть в тайну ручья.
Чудно, однако ж… И Богомил ощутил нечто смутное и тревожащее, исходящее от ручья, сделавшегося последним пристанищем володетелей хазарских земель, и на сердце обозначился непокой, как если бы он уже проник в некую тайну, про которую ему не надо было знать. О, в земном, а пуще того в небесном мире существует множество тайн, сокрытых от человеческого глаза! Волхв давно знал, что проникновение в них не всегда во благо человеку. Но то и ладно, что в росских племенах, больших и малых, осознали свою соединенность с сущим и черпали из нее благость дарующее. Воистину мал человек и слаб, коль скоро он почему-либо утратил эту соединенность с сущим. В такие поры все становилось для него немило, и дивный лес, взросший близ родного селища, был не в радость, и доброе слово сородича, к нему обращенное, мнилось жестким и холодным, в обиду ему, хотя и малую, сказанным. Почему-то теперь Богомил подумал о воеводе Свенельде. Приходил в некий день и к нему воевода с осуждением молодого князя Руси. И хулил слово его, и деянья его, как если бы не догадывался об истинной их сути. Да нет, в том-то и дело, что догадывался, но не хотел согласиться с тем, что делал Святослав. И сказал тогда Богомил:
— Сущее окрест нас, но оно еще и в нас. И, коль скоро затмится в душе, то и уйдет оно из сердца, и сделается человек пуст и ненадобен даже себе. Берегись этого, воевода!
Свенельд, кажется, не понял его озабоченности. Или не захотел понять? Горд и в помыслах устремлен к чему-то сокрытому от сердечных подвижек росских дружин.
Недолго пребывал Богомил в раздумьях о Свенельде, но и этого было достаточно, чтобы на сердце замутило, защемило. Он едва одолел неладное в себе, как вспомнил, о чем сказывал Мирослав на прошлой седмице, и опять ему сделалось худо. А сказывал светлый князь дреговичей о молодшей дружине, в свое время ходившей под стягами Большого воеводы. Он не взял ее в отчие земли, оставил Хазарии, наказав верой и правдой служить иудейскому царю. И те исправно исполняли свою службу, водили гостевые караваны по жгуче горячим пескам и, оберегая их, нередко схлестывались с кочевыми племенами или с воинскими ратями, засланными из светоносного Багдада. Так и жили, оберегая интересы иудейского царя, довольствуясь малым, памятуя лишь о верности Большому воеводе и дожидаясь, когда скинет он с них опротивевшее ярмо чуждой их духу службы и призовет в отчие земли под свою руку. Не дождались. А тут слух пронесся, что Святослав, великий каган Руси, идет походом на Итиль, а Большим воеводой у него не Свенельд, но светлый князь дреговичей. То и смутило пребывающих на службе у врага Святослава. Не захотели и дальше держать сторону царя иудеев, но и забоялись идти встречь воинству Святослава, коль скоро он охладел к самому Свенельду. Не вчера сказано: князья вострят меч друг на друга, а у дружинного люда головы летят с плеч. Не долго думая, россы сели в лодьи и отплыли. Невесть какими путями добрались они до Русского моря, в ту пору тихого, нешумливого, пересекли его и, побратавшись с темной ночью, прошли близ Царьграда и много седмиц еще плыли по бурному морю, пока не высадились в Галисии, тут они, изголодавшиеся, измученные без надобного количества пресной воды, но не ослабевшие в духе, пошли на штурм Сантьяго и взяли его на щит. Нашли тут немало добра, и, погрузив его в лодьи, в тот же день отплыли в Бискайский залив. И с тех пор никто не слыхал о них. Куда они подевались? Сгинули иль, отыскав в океане пустынный остров, там и осели?..
— Так все и случилось, — сказал Мирослав, и в широко распахнутых на мир глазах его обозначилось что-то сходное с жалостью к сородичам, утратившим связь с отчиной. То и была жалость. Светла душа у князя дреговичей, не однажды наблюдал приметливый волхв: вдруг да встоскуется Мирославу, и он как бы даже поддастся слабости и посмотрит на тебя с грустью, и долго еще не отойдет. За то и любил его Богомил, понимая в душе росса, которая во всякую пору устремлена куда-то, хотя бы и в дали безвестные. И это даже лучше — если в дали безвестные, легче там дышится россу, любящему простор в мыслях.