-═Ловко измыслил, ярл,═-═молвил горбун и воевода, кивнув, улыбнулся в ответ.
ГЛАВА V
Во времена столь стародавние, что и Пращурам - старина, да и Богам - юность, люди жили словно зверьё лесное - в лесу укрывались, лесом кормились, одежд не носили, закона промеж себя не ведали, а огня страшились пуще лютого ворога. После уж Боги выучили их землю сохою да бороной рыхлить, камень тесать и дерево, лён прясть а глину с железом огнём калить. Но, не всем по нраву пришлась божья наука. Иные от лености ли, от лютости либо упрямства остались жить звериным укладом. Так и поныне живут, да только одичали вконец - вовсе в зверей оборотились. Людской род сторонятся, а с лешим знаются. Всякому ведомо - медведь обликом да повадками зверь, разумом же - человек.
Однако, и те из людского рода, кто внял заветом Богов, не все из лесу ушли. Древляне, вот, к примеру. А, почто уходить? Чего от добра добра искать? Полесье зверем богато хоть пушным, хоть тем что в котёл годен. Оттого у древлян, почитай, всяк малец, едва от мамкиной груди оторвётся, а уж гляди-ка - охотник. Поначалу на зайца силки ставит, после птицу стрелой бьёт, затем косулю, ну а там уж и зубра брать изловчится, а то и тура - ярого лесного быка.
Девки с бабами, понятно, охотою не промышляют. Зверя бить - не бабье дело, но рыбу удят. В лез же ходят за грибами да ягодами, травами да кореньями. Однако, в одиночку девке, да и молодой жене в лес носа казать не след. Скопом разве, а лучше с мужем. Леший - лесной владыка, даром, что сам страхолюдина, но уж больно до красных девок охоч! Оно и понятно, женой-то у него кикимора - телом кособока, ликом крива а норовом сварлива. Как при такой на чужих жён не заглядываться? Но, девкам с бабами от того не легче. И не счесть скольких уж лешак в чащу увёл. С тех пор никто более их живыми не видал, да и костей не находил.
А, не только девку, но и зрелого мужа может леший по лесу поводить, коли тот ему уважения не выкажет. Кичлив да обидчив. Так и случается, что иной охотник полвека из лесу не вылезает, да возьмёт вдруг и заплутает в двух шагах от тропы, что ведёт к родному погосту. Уж кажись сколь раз ходил ею, ан нет, не сыскать пути. То, значит, леший его морочит. Сам же сидит рядом да посмеивается - совою ухает. Лик его и тулово всё корою покрыто. Бородою зелёною обмотается, глянешь - пень замшелый, рядом пройдёшь - не заметишь, коли он сам того не захочет. Так и станешь плутать, покуда лесной хозяин вдоволь натешится. Что тут делать? Хлебом да брагою, коли сыщется, уважить лесовика, повиниться перед ним - может и смилостивится.
Но всё ж, как не велика власть его в пуще, а сыщутся в Полесье такие места, куда и сам леший без спросу не вхож. Охотные люди о них ведают и стороной обходят. Разве кто по юности да неразумности сунется, и тут уж как ему свезёт - может проплутать сколько-то, а может и вовсе сгинуть без следа. От божьей воли только зависит, потому как места те оттого заветные, что жрецы там с Богами говорят. И, хоть ни охотнику простому, ни общиннику туда хода нет, но сказывают, будто иной раз да и забредёт кто-то на такую поляну. А там - диво! - и в дождь, и в пургу, и в лютую стужу тепло да ясно. Вся поляна земляникою душистой усеяна, а посереди вкруг идолы Богов стоят, и первый средь них - идол Велеса[96]. Из целого ствола рублен, корнями в землю уходит. Велес - жрецам покровитель, а лешие с водяными и домовые с овинниками у него в услужении.
Князь со старейшинами рода-племени на капища зван бывает, дабы там, принеся Богам жертвы, испросить у них совета и помощи. Волю же свою Боги устами волхвов рекут, потому, коль случается, что не находят меж собою согласия князь и старейшины, волхвы только их спор уладить и могут.
Ныне же, не с одними старейшинами, но и с воеводами, и с дружиною, что во всякое время князю верна, случилась у Мала размолвка. В такую пору без слова жрецов никак не обойтись. Правда, покинуть осаждённый полянами Искоростень Мал не решился, но не беда - волхвы сами в стольный град пожаловали. А, уж как прошли под носом у киевлян, то лишь им самим ведомо. Должно, отвели как-то очи ворогам.
Впрочем, войско Ольги, не столь и великое, не смогло охватить Искоростень единым кольцом, потому Свенальд сумел лишь выслать окрест свои дозоры, а промеж них любой опытный древлянин-охотник проскользнёт, чего уж говорить о волхвах. Тем паче, пришли жрецы малым числом - всего двое: Богумир да Уветич. Третий же, и первый среди них, Перуновых жрецов - Древослав, жил при княжем дворе во всякое время. И, не случайно. В стольном граде не то что в лесной пуще, здесь княжья власть, а Перун - покровитель князю и дружине его. Потому, на широком, мощённом еловыми плахами дворе подле княжего терема, где ныне Мал собирал совет, один лишь Перунов идол и стоял.
Был он не резан, не струган, но топором рублен грубо и на первый взор неказисто, однако неведомый умелец этак изловчился вырубить суровый лик, что приглядевшись к нему, всякого охватывал трепет перед грозным Богом.
Идол стоял здесь ещё от пращуров, как и на четверть вросший в землю жертвенный камень. Сказывали, будто тогдашний жрец сам отыскал огромный красный валун в болотах, откуда его и тянули на княжий двор волоком, подкладывая брёвна. С валуна стесали верхушку и выдолбили округлую, наподобие чаши, выемку для крови, покатые же бока иссекли чудными сокровенными резами. Смысл их в прежние времена разумели все пращуры, ныне же лишь волхвы.
Ещё на рассвете, когда Ярило едва озарил окоём первыми лучами, Мал засек на жертвеннике трёх петухов от себя и четырёх зайцев, каких со спутанными лапами жрецы принесли с собою в котомах. Столь скудное в мирную пору подношение, в осаждённом граде казалась обильным и должно было прийтись по нраву Перуну, чьи губы Древослав густо намазал хмельным мёдом и кровью жертв. Судя по тому, что невеликий костерок, сложенный волхвами из особых трав и окроплённый остатками крови не погас, но лишь воскурился ровным враз побагровевшим дымком - пришлось. Для князя то было добрым знаком, и Мал первым делом поведал о нём всем, кого звал держать совет.
Явилось их немного. Помимо самого князя да трёх волхвов, еще пятеро старейшин. От первых же мужей двое всего пришли, да и те в летах уже - все прочие, кого не успела извести со свету лютая киевская княгиня, пребывали теперь, по лихому времени, со своими сотнями. От ополчения один лишь воевода Ставр был зван.
Столов на дворе не ставили - не пировать собрались. Трапеза после случится. Тогда подадут и похлёбку сваренную из жертвенных петухов да густо приправленную душистыми кореньями, и зайчатину, тушёную с грибами в горшках. Будет ещё судачья уха и запечённая щука, чьё потрошенное нутро набьют варёными перепелиными яйцами. А, более и ничего. Братиной с мёдом единожды всех обнесут, угощения же запивать станут квасами. Скудно, да ныне князю не до пиров. Гостей уважить, и ладно.
За трапезным столом князю, как хозяину, во главе место, прочим же - по чести. Но, на совете все меж собою ровня, потому на двор вынесли малые скамьи - по одной на каждого, какие и расставили вкруг. Князь, правда, обычая не нарушив, всё же чуть слукавил - его скамью супротив идола поставили. Волхвы же, вовсе остались стоять за его спиною, меж ним и Перуном, и тем самым ещё более выделив Мала среди остальных. Тут уж всякому становилось ясно, кто промеж ровни первый. От старейшин, такое не укрылось, но смолчали - не время теперь из-за мест свару затевать, да и со жрецами не больно-то поспоришь.
Отдав друг другу поклоны, рассаживались степенно, а уместив на скамьях седалища, пустых речей вести не стали, но сразу о важном - как оборониться от лютого ворога. Теперь не как прежде, никто уж более оженить Ольгу на своём князе не помышлял. Да, и просто погнать киевлян с древлянской земли всем казалось ныне негожим. Крови нурманской да полянской желали, и первее всего - крови коварной Ольги да Свенальда-разбойника.