Коваленко стоял на дороге, чуть расставив ноги, наклонив крупную голову, будто собираясь бодаться. Говорил неторопливо, выбирая слова поувесистее, погорячее. А перед ним в темноте белели четыре лица и нельзя было угадать их выражения.
Фартовый, которого словно парализовало от злобы, наконец, шевельнулся, нагнулся к Мырке, свистящим шепотом приказал:
— Бей в мильтона!
Мырка испуганно отшатнулся.
— У-у, сопля! Дай сам шмальну… — и, не дожидаясь, когда Мырка передаст ему оружие, сам рванул из его кармана пистолет и, прежде чем Коваленко, делая к нему разделявший их шаг, опустил ногу на землю, дважды нажал на курок…
Час назад дежурный передал в областное управление составленную Кошутовым телеграмму о гибели Коваленко, и теперь в своем кабинете майор с минуты на минуту ожидал звонков из Кемерова.
Конечно, первым позвонил Юренко. Сообщив об обстоятельствах происшествия, Кошутов вяло, блеклым голосом отвечал на уточняющие вопросы подполковника, который на этот раз тоже разговаривал сдержанно и тихо.
— Когда узнали о происшествии, кто сообщил?
— В час ночи, товарищ подполковник. Позвонил с шахты «Капитальная» председатель шахткома Медведев, которому о выстрелах сказал один из соучастников преступления — несовершеннолетний Селезнев, по кличке Пингвин.
— Клички меня не интересуют. Почему он заявил, мотивы?
— Не могу точно ответить, но Селезнев говорит, что ему показалось, будто Коваленко только ранен.
— Совесть что ли заговорила? Он и убийцу назвал?
— Нет, Коваленко назвал.
— Не понял. Он что, в самом деле еще жив был?
— Нет, товарищ подполковник, Коваленко был мертв. Обе пули в сердце.
— Поясни тогда мне, бестолковому!..
Кошутов уловил в голосе Юренко знакомые ноты раздражения и представил, как он быстро забарабанил пальцами по полированной крышке стола.
— В кармане у Василия Филипповича нашли продуктовые карточки, а на них фамилия — Якшин Петр, кличка Фартовый, и адрес.
— Какое оружие изъяли у убийцы?
— Винтовку и два пистолета: ТТ, из которого стрелял, и немецкий «Лефаше».
— Грабежи на Калзагае — их?
— Видимо, нет, приметы не сходятся, но работу продолжаем. Этот Фартовый наверняка знает преступников и, думаю, назовет их.
— Грабителей надо найти во что бы то ни стало. Раскрываемость в области ни к черту, а у вас и того хуже. А теперь вот еще ЧП. Докатились…
В трубке привычно зарокотало, и Кошутов, внутренне подобравшись, спокойно и твердо перебил:
— Вы, товарищ подполковник, еще не спросили, женат ли погибший при исполнении служебных обязанностей лейтенант Коваленко, сколько у него детей, как помочь семье, как похоронить… А ведете речь, о каких-то процентах… И больше не кричите на меня, иначе я подам на вас рапорт по инстанции.
Выговорившись, Кошутов почувствовал, как сразу же отпустила пружина, давившая его с того самого момента, когда дежурный, подняв его с постели, сообщил, что Василий убит. Он даже усмехнулся, представив, какое сейчас лицо у грозного Юренко, разговаривая с которым он до этой минуты не мог преодолеть неловкого чувства собственной неполноценности, какой-то холопской робости. Вспомнил, как однажды Василий сказал ему: «Ну что ты всегда дрожишь, как овечий хвост, разговаривая с начальством? Аж смотреть противно. Ты же не такой, Костя!»
Трубка долго молчала, и телефонистка даже спросила, разговаривают ли абоненты. Потом Кошутов услышал слова, которые нелегко, видимо, дались Юренко:
— Да, пожалуй, ты прав, Константин Иванович. За войну мы слишком привыкли к смерти и огрубели. Извини и спасибо. Я сам приеду на похороны Коваленко…
Кошутов вслед за Юренко медленно положил трубку и с минуту неподвижно сидел, наблюдая за первым солнечным зайчиком на стене, затем вызвал вернувшегося из Абакана инспектора уголовного розыска Огуреева, чтобы дать ему новое задание.
„ЗАЯЦ“
Судебно-медицинский эксперт установил, что «смерть наступила в результате ударов тяжелым острым предметом в область теменной части головы. Этим предметом оказался обыкновенный плотницкий топор. Из сугроба торчало топорище, на котором хорошо были заметны бурые пятна. Эксперт-криминалист долго «колдовал» над топорищем, но следов пальцев не нашел. Убийца, видимо, был в рукавицах.