— Попишу фраеров, сунься кто! — по-волчьи поворачиваясь всем туловищем, сипло кричал «зэк».
«Эге, сейчас он попробует пробиться с ножом сквозь толпу и драпануть…», — оценил обстановку Петр. Он энергично протиснулся в полукруг и повернулся спиной к парню, заметив, как тот напрягся, чтобы встретить его ножом.
— Товарищи хорошие! Успокойтесь, не давите. Вы что же все на одного. Ну, малость перебрал человек, так с кем не бывает. Что, деньги вытащил? Ну, это еще разобраться надо, и не нам с вами, а милиции. — Петр сделал как бы непроизвольно полшага назад, к парню, чувствуя спиной озлобленный настороженный взгляд.
— Я его отлично знаю, могу, если что, даже поручиться. — Петр еще немного подвинулся в мертвую зону. — А зачем же человека самосудом уродовать.
Он уже чувствовал на затылке жаркое дыхание ворюги и, не оборачиваясь к нему, резко снизу вверх двинул рукой назад. Попал. Кулак угодил, видимо, под ребро. Парень утробно икнул и сломался пополам, нож звякнул о цементный пол…
Пожилой милицейский капитан, оформлявший парня в капэзэ, детально расспрашивал Петра, откуда он родом, какую специальность имеет, кто родители и даже есть ли невеста. Вызнав, что родился он под Анжеркой, в деревне Покровка, где и сейчас живет отец с мачехой, там же до армии работал в колхозе, а служил на западной границе, награжден почетным знаком «Отличный пограничник» и Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ и что на гражданке собирается снова работать в колхозе или пойдет на шахту, капитан уверенно изрек: «Нет, солдат, судьба твоя — работать у нас, на сей счет даже не сомневайся. И быть тебе со временем, если будешь служить, как служил в армии, отличником милиции — есть и у нас такой симпатичный значок. Ишь, какого верзилу взял. Много их еще будет на твоем веку, с ножиками и без».
Так и случилось, как нагадал Иван Максимович Лапик.
Оформили Петра Чередниченко милиционером во второе отделение милиции Анжеро-Судженска. И пошли чередой милицейские будни, то тихие, мирные, то головокружительно хлопотливые. И чего-чего только не случалось за эти годы! Разнимал пьяные драки, сидел в засадах, гонялся за автоаварийщиками, отбирал ножи и кастеты, ружья и обрезы, ловил бродяг по подвалам и чердакам, изымал у браконьеров взрывчатку, утихомиривал семейных дебоширов.
Но и сколько повстречал он за это время умных, интересных, образованных и благородных людей, от общения с которыми сам становился лучше. Еще минуту назад, после возни с каким-нибудь подонком, мир, казавшийся злым и неправедным, при встрече с хорошим человеком приобретал светлые краски, и его служба в собственных глазах переставала быть неблагодарной, выглядела необходимой.
Исполнял он свои обязанности, как давно привык делать любое дело, основательно, на совесть. Поощрения не обходили его стороной. Ему присвоили звание «Отличник милиции», вручили медаль «За безупречную службу», неоднократно награждали Почетными грамотами разных степеней и денежными премиями.
— Далеко, Семеныч, пойдешь, если никто не остановит, — грубовато и немного ревниво шутили сослуживцы.
Чередниченко понимал, что милицейское дело такое: его невозможно выполнить на хорошо, плохо или на посредственно. Оценка одна: исполнил свой долг или не исполнил…
За неторопливыми воспоминаниями и размышлениями Петр не заметил, как дошел до столовой, ближайшей к отделению, и вспомнил, что забыл дома папиросы. Еще не открыв дверь, по неясному гулу, доносящемуся из обеденного зала, сразу же определил, что в столовский буфет завезли пиво. Да, знакомая картина: сдавленная нетерпеливая очередь у стойки, уставленные кружками столы, оживленный разговор «за жизнь», свидетельствующий о том, что не обошлось без более существенной, чем пиво, жидкости.
Его милицейский полушубок сразу же заметили и жаждущие на миг выжидательно притихли, но обстановка в общем-то была в пределах нормы, и Петр лишь красноречиво остановил свой взгляд на двух не в меру раскаленных физиономиях за ближним столом. Те, поняв его, неохотно встали и, стараясь идти твердой походкой, направились в раздевалку.
Получилось так, что из столовой они вышли вместе с Петром. Один из них, тот, что был попьянее, чернявый, горбоносый, в ондатровой шапке, сразу же полез с разговором.
— Значит, в мороз и зной, днем и ночью ни сна, ни отдыха измученной душе? А, сержант?
— Такая служба, — на ходу хмуро ответил Чередниченко, не почувствовав иронии. Острый нож была для него эта разогретая «ершом» общительность. Но и не ответить — тоже было глупо.
— А я вот где-то прочел, — любуясь собой, продолжала ондатровая шапка, — что без устали нести бремя, не бояться ни зноя, ни холода и всегда быть довольным — трем этим достоинствам следует учиться… — он сделал эффектную паузу и, хохотнув, закончил: — Следует учиться у осла.