Стихи были действительно не ахти какие. Но в простеньких строчках ощущалось неподдельное стремление передать свои чувства читателям. И даже завершающий стихотворение «дежурный» куплет
звучал искренне. Возможно, такими стихи казались через призму события, в котором автор проявил настоящий свой талант: быть человеком высокого долга.
…Сумерки опускаются на село. Стадо давно пригнали, но кое-где во дворах еще певуче дзинькают о подойник тугие струйки молока. Евгений особенно любит эти тихие вечерние часы, когда остаются позади дневные заботы, которых у участкового уполномоченного всегда предостаточно. Уже шестой год, как он в милиции, и нет спокойного дня. Когда был разъездным киномехаником, и то меньше приходилось трястись по дорогам. Вот завтра надо ехать в Асановку — снова загулял один из «крестников». «На какие деньги?» — размышляет старшина, неторопливо направляясь домой после поездки в соседнюю бригаду. «Жена, наверно, опять сейчас начнет: недомовитый, только и норовишь из дому удрать. Как будто не понимает, какая у него служба. Не приедешь куда-нибудь заранее, не поговоришь вовремя с человеком — и может случиться непоправимое… Конечно, трудно ей одной управляться. Трое детей, огород. То ли отпуск взять? Дом подлатаю, картошку окучу…»
Сзади, в дальнем конце села, неожиданно раздались гулкие звуки, будто пастух щелкал кнутом.
«Кто-то стреляет…», — прислушавшись, тревожно подумал Евгений. Он повернул назад и побежал на выстрелы. Навстречу ему спешили двое подростков.
— Ой, дядя Женя! — захлебываясь от волнения, закричали ребята. — Пьяный Яцук хочет всех перестрелять. Уже своего брата поранил!
Выстрелы щелкали уже совсем близко.
«Из дробовика бьет», — определил Евгений. — Двустволка у него знатная, может хоть кого положить».
— А ну быстро домой! — прикрикнул он на подростков. — Нечего тут глазеть, не театр.
Плотные сумерки окутали дома. Фигуры людей, столпившихся на безопасном расстоянии от ограды Яцуков, были уже плохо различимы.
— Где он? — тяжело переводя дыхание, спросил Евгений.
Ответа он не услышал. Его заглушил громкий звук выстрела со стороны яцуковской бани. Евгений бросился туда.
— Его отец с матерью в бане прячутся! — услышал он крик вдогонку.
Снова грохнул выстрел.
«Теперь надо осторожней, — приказал себе Евгений. — Продырявит запросто, а потом родных порешит. Мне необходимо его унять…»
Он поставил пистолет на боевой взвод.
Вот вырисовался низенький расплывчатый силуэт бани. Старшина лег на рыхлую землю. Где ж Яцук? Тишина. Только издали доносится приглушенный шум толпы, обсуждающей чрезвычайное происшествие, да где-то сиротливо воет собака. Яцука не видать, не слыхать. Видимо, тоже прислушивается.
Но вот от стены отделилась тень, послышались грузные шаги.
— Эй, кто тут? Не подходи, изничтожу! — раздался сиплый голос.
«Неужели услышал, как я полз? — удивился Евгений. — А может, кричит просто так, на всякий случай? Все же надо к нему с другой стороны, чтобы врасплох захватить, без выстрела взять».
Он осторожно начал огибать баню. Между тем Яцуком снова овладела ярость. Он стал бить прикладом в дверь бани, выкрикивая:
— Выходь, гады! Все одно вам не жить!
В подтверждение слов грянул выстрел.
«Через дверь бьет! — мелькнула мысль у старшины. — Сразу из обоих стволов. Убьет ведь так он их».
Он вскочил, забыв про осторожность, рванулся вперед.
— Стой! Бросай ружье!
На миг Евгений заметил прямо перед собой широкую тень, вывернувшуюся из-за угла. И одновременно ударил выстрел.
Старшина упал вниз лицом, далеко вперед выбросив руку с пистолетом, и почувствовал, что теряет сознание. «Попал в живот, — со страхом подумал он. — Неужели все? Нет, нет! Надо выстрелить, заставить его бросить ружье… Но почему таким неимоверно тяжелым стал пистолет?»
Стоя в пяти шагах от распростертого на земле старшины, Яцук торопился снова зарядить еще дымящуюся от выстрела двустволку.
«Движение, еще движение… Сбесившийся зверь… Сейчас щелкнет затвор, потом…»
Собрав остатки сил, старшина приподнял дрожащей от напряжения рукой пистолет. Яцук уже клацнул затвором, но на спуск нажать не успел. Грянул пистолетный выстрел, Яцук вскрикнул…