Алексей Иванович, работавший секретарем парткома на заводе «Морском», близко знавший рабочий народ, недавно был выдвинут на работу в аппарат обкома партии. И как раз в круг новых его обязанностей входило руководство творческими организациями. Забот на него теперь — сложных и трудных — свалилась масса; об этом он и думал сейчас, идя к самолету.
Только один человек во всей этой группе не имел личного отношения к приезду Меньшенина, кроме любопытства и кроме чисто практических надежд на то, что Меньшенин, как было объявлено, проведет несколько показательных операций по своему профилю, — это Мария Сергеевна Волкова. Она относилась к приезду хорошего хирурга как женщина-врач, она ждала, что он спасет нескольких ее больных, спасти которых она сама не смогла бы, даже если бы и решилась на операции. И ей, как истинной женщине, эти больные не давали покоя, мучили ее душу, отягощали самые счастливые минуты в ее жизни.
На большее она не рассчитывала, так как по прежнему своему опыту знала, что вряд ли кто-то за короткое время научится делать то, что делает Меньшенин. А больных она спасет. Спасет Надю с коортацией аорты, Аннушку, может быть — Володю Зорина. Она не испытывала ни волнения, ни опаски показывать отделение человеку, который с первого взгляда может понять то, чего она и сама еще не знала. Она работала когда-то в самой большой клинике страны, у самых больших врачей. И сама теперь не понимала, почему не научилась делать того, что делали ее руководители.
Ее Волков только что улетел на дальний аэродром, и она была грустна. Но к этой грусти примешивалось еще и чувство свободы — тонкое-тонкое, похожее на холодок. Теперь уже ничто не погонит ее после работы скорее домой, отдохнет душа. Она знала в себе, что любит иногда проводить мужа — пусть в трудную, но не очень долгую поездку; и вот эта возможность увидеть в его отсутствие его и себя словно со стороны питала ее чувство к нему.
Мария Сергеевна не стала в своем отделении делать того, что сделали все, начиная от Минина и кончая Прутко, — не устраивала аврала. Она только сказала всем своим, кто и зачем приезжает. И встречала Меньшенина сейчас с легким сердцем.
Кряжистый человек с непокрытой бритой головой, спускавшийся по трапу, и был Игнат Михайлович Меньшенин. На середине трапа он помедлил, растерянно оглядывая толпу встречающих внизу маленькими глубоко посаженными глазами. Он никого не нашел знакомых, скользнул взглядом по фигуре Арефьева, стал смотреть дальше, наткнулся взором на генерала Захарова и снова посмотрел на Арефьева — и тут только он догадался, что эти люди встречают его. И он спускался дальше уже более решительно. За ним неотступно следовал высокий, на две головы выше его, худой узкоплечий человек с костлявым лицом.
Ступив на бетон, Меньшенин уже окончательно узнал Арефьева, улыбнулся ему и склонил в поклоне бритую лобастую голову.
Улыбался и Арефьев, сверкая прекрасными молодыми зубами, и тоже чуть склонил седой бобрик в достойном и радушном в одно и то же время поклоне.
Кто-то из молодых взял у Меньшенина саквояж, кто-то уже пошел вперед, а Арефьев на правах хозяина стал представлять Меньшенину генерала, Марию Сергеевну, Жоглова, Минина, Прутко, завоблздравом. И все это с той же открытой улыбкой, изящно и чуть-чуть иронически, что сразу отделило их двоих с Меньшениным от остальных.
Потом они двинулись к машинам, и Арефьев по пути, медленно шагая рядом с Меньшениным, спрашивал его, как летелось, сколько часов занял полет, видел ли Игнат Михайлович город сверху, когда подлетали; сказал, что сам, хотя и давний туземец, любит эти последние минуты перед приземлением и что, возвращаясь из поездок в Москву, всегда выбирает самолет, который приходит сюда в светлое время суток, чтобы посмотреть город с высоты, а особенно пойму реки — все эти сотни, тысячи проток, озер, ручейков, заливов, оставленных большой водой.
Меньшенин пока не знал, как себя вести, не находил верного тона и отвечал неопределенно и невпопад. И Мария Сергеевна, с любопытством поглядывавшая на прибывшего коренастого и, словно лесоруб, плечистого профессора, подстерегла это его состояние и улыбнулась. Ей понравилось оно, и понравилось ей еще и то, что Меньшенин, как всякий ни разу не бывавший в здешних местах человек, прилетел в демисезонном пальто, оно было сейчас на нем, мешало ему, и он испытывал неловкость, оттого что шел рядом с людьми, одетыми почти по-летнему.