— Замерли! — объявил художник и нажал оранжевую грушу, соединённую резиновой трубкой с «Пальмосом».
Щёлкнул затвор, Пинегин сосчитал до десяти и отпустил грушу.
Все облегчённо вздохнули, вновь задвигались, рассаживаясь по местам.
— Не жалует, Владимир Юльевич, церковь нашего Фоку, говорите? — подал голос Седов. — Его, как видим, не жалует не только церковь, — усмехнулся он, — вот совпадение-то! Ну да ничего, старичок возьмёт ещё своё! Он поможет нам сделать большое дело, думаю, и заставит помнить и чтить своё имя не одних только мореплавателей, что будут читать нашу карту Новой Земли!
ПУСТОШНЫЙ, ЛИННИК, ТОМИСААР
Весь октябрь, ноябрь и часть декабря, студёные, вьюжные, тёмные, прошли в изнурительных работах по описи ближнего побережья. Ранним утром Седов с одним либо двумя матросами уходил с нартой к тому месту, где прерваны были работы вчера. К ужину возвращались утомлённые, продрогшие. Были походы и подольше — на три, на четыре дня. Георгий Яковлевич брал с собой по очереди всех матросов. Он приучал их к походной жизни в Арктике — учил выбирать путь в торосах, ставить палатку, добывать воду, управлять собаками, работать в топографической партии. Одновременно он присматривался к каждому, пытался определить, кто чего стоит во льдах, чтобы затем можно было остановить выбор на двух, которые должны будут идти с ним к полюсу.
Первоначальная его надежда — мощный Томисаар — не оправдывалась. Юхан работал в партии Седова в Крестовой губе два года назад и доказал себя там отменным удальцом. Он сильно и неутомимо грёб, мог поднимать и переносить от шлюпки к месту работ большие тяжести, всегда был жизнерадостен, никогда не унывал. За все эти качества, бесценные в Арктике, Седов и остановил свой выбор на бывшем комендоре-балтийце, а позднее — матросе торгового судна. Юхан охотно согласился пуститься в новую экспедицию Седова. Не отказался он участвовать и в предстоящем почти двухтысячеверстном переходе к полюсу, когда Седов намекнул ему об этом.
Юхан, в общем-то, и остался неплохим, бесхитростным, неунывающим парнем, верным помощником в нелёгких экспедиционных трудах на борту судна. Но в тяжёлых зимних условиях ноябрьских и декабрьских походов Томисаар проигрывал другим матросам. Седов вдруг заметил, что Юхан плохо видит. Идя впереди упряжки, он то и дело натыкается на ропаки и не в состоянии отыскивать путь поровнее. Слабыми оказались и ноги Томисаара. Это проявилось во время дальних переходов. Насторожило Георгия Яковлевича и то, что Юхан нередко просил у пего глотнуть из фляжки, что брал всегда с собой Седов на всякий случай в медицинских целях.
— Зачем тебе, Юхан? — спрашивал Седов.
— Колодно, — отвечал тот, — для сугреву бы…
Так или иначе, пришлось Георгию Яковлевичу сделать безрадостный вывод: Томисаар не годен не только для похода к полюсу, но и вообще для продолжительной экспедиции. Это огорчило Седова.
Обрадовал его Шура Пустошный, этот большой, вихрастый мальчик с круглым, веснушчатым лицом, с радостно светящимися глазами, в фигуре которого намечался дюжий мужчина. Он готов был работать за троих, одинаково старательно выполняя любое дело. Шура быстро обучился править упряжкой, неутомимо вышагивал по сугробам, был отменно храбр, неприхотлив. Юношеская его застенчивость делу не мешала.
Доволен был работой Пустошного-метеонаблюдателя и Визе. Он отмечал добросовестность и пунктуальность лоцманского ученика.
Шура проявлял большой интерес к астрономическим и геодезическим наблюдениям, что производил Седов, оказался понятливым и расторопным помощником в этом.
Неплохими работниками оказались Коноплёв, Шестаков, Инютин. Очень старались кочегары Коршунов и Кузнецов, которых Седов тоже брал в свои походы. Карзин, плотник, оказался к походам непригоден. Он был слаб ногами и вообще малоподвижен. Сорокалетнего Лебедева, старшего метеонаблюдателя, Седов к своим работам не привлекал, чтобы не прерывались наблюдения. Лебедев метсонаблюдателем оказался незаменимым. К тому же он был старательным работником. По своей инициативе выстроил из снега целый научный городок: домики для смены лент самопишущего прибора — барографа, для магнитных наблюдений, для взятия проб морской воды и замера приливов-отливов, домик-укрытие для записей и отдыха во. время пурги. Чтобы не заблудиться в непогоду, Лебедев протянул от трапа «Фоки» к метеогородку трос. Все домики он любовно и искусно изукрасил снежно-ледовыми узорами, башенками и шпилями. Лебедев никогда не позволял себе сидеть без дела и сам находил работу, если дела не оказывалось.
Но больше других приглянулся Седову Григорий Линник, невысокий, но крепкого сложения двадцати четырёхлетний каюр, лучше всех управлявшийся с собаками. У Линника слегка выпуклые, быстрые глаза, крутой лоб, небольшие усики. Георгий Яковлевич с удовольствием наблюдал, как уверенно правит он упряжкой, как ловко ставит палатку, как быстро и без суеты готовит еду, спальные мешки, как умело и споро собирает и укладывает всё имущество на нарту. Любая необходимая вещь всегда оказывалась у него под рукой. Линник не забывал ничего, что могло потребоваться в походе, и не брал ни одной ненужной вещи. Он был уверенным в себе, с охотой подчинялся всем распоряжениям, в которых видел целесообразность, не терпел пустых приказаний и невольно противился им. Он с видимым удовольствием работал с умным, умелым Седовым и неохотно — с прямолинейным, грубоватым и самонадеянным Кушаковым, когда приходилось участвовать в трудах по строительству знаков, по перевозке плавника для топлива.
О своих впечатлениях о Седове Линник поведал однажды в кубрике после очередного похода, когда зашёл у матросов разговор о том, кто из начальства чего стоит:
— Хотя и строг наш начальник, но уж приказания его всегда дельны. И выполнять их готов хотя бы даже с риском для жизни, вот как получается.
Подумав, он добавил:
— Удивительное какое-то, я вам скажу, действие оказывают слова начальника, а отчего — не пойму.
— А оттого, что наш он, из простых, — отозвался Коноплёв со своей верхней койки. — Нешто не видать — сам первый за всё хватается, всё умеет лучше всякого, да и к команде вишь по-уважительному — не барин. Добрый он.
— Ну-к, а доброе-то слово лучше мягкого пирога, — подтвердил из дальнего угла Шестаков.
— Да, братцы, — подал голос Инютин от печки, подкладывая полено, — с таким-то начальником можно бы и на полюс, не пропадёшь.
Матросы начали вспоминать случаи из своих походов с Седовым, случаи, которые подтверждали: Седов свой человек и простого матроса уважает. Стали строить ирод-положения: кто пойдёт с ним на полюс?
Помалкивал Томисаар. Ему было неловко оттого, что он не оправдал надежд Седова. Георгий Яковлевич ничего не сказал Юхану о своём разочаровании. По Линник, когда он, Седов и Томисаар вернулись из многодневного декабрьского похода к мысу Литке, прямо высказал матросу своё мнение:
— Трухлявый ты, Юхан. Не обессудь, по тебе только рукавицы шить, а но во льды ходить с упряжкой.
ВИЗЕ И ДРУГИЕ
Выполнение геодезических работ Седов поручил и Визе. С кем-либо из матросов тот гоже отправлялся в одно-, двух- и трёхдневные походы. Георгий Яковлевич отмечал с удовольствием, что Владимир Юльевич всё выполнял старательно, основательно. По скорости топографической съёмки ему, не имевшему практики, далеко ещё было до Седова, однако точность его работ оказалась достаточной.
Визе нравился Седову своей учёной основательностью, серьёзностью. Когда он и Павлов впервые пришли к Георгию Яковлевичу в Петербурге, чтобы предложить свои услуги, оба сразу пришлись будущему начальнику экспедиции но душе. Седову было хорошо известно, что в серьёзных, а тем более в арктических экспедициях опорой всего дела бывают именно такие молодые, влюблённые в дело и в странствия, заражённые романтикой открытий, энергичные люди. Такие же офицеры подбирались па «Пахтусов», где начинал молодым гидрографом сам Седов десять лет назад, такими же, знал он, были замечательные смелые исследователи Арктики Эдуард Толль, Георгий Брусилов, Владимир Русанов, работавшие в высоких широтах. Экспедиции Брусилова на «Святой Анне» и Русанова на «Геркулесе» тем же летом, что и «Фока», направились в Северный Ледовитый океан, чтобы разведать пути во льдах на восток, отыскать не открытые ещё острова.